АЛЬБОМНЫЕ СТИХИ

Скачать

Вспоминая дни своей золотой молодости, безвозвратно исчезнувшей в глубине умчавшихся времен, то есть восстанавливая в памяти то время, когда на голове моей красовалась сизая фуражка второклассника-реалиста — что было давно-давно и никак не меньше чем десять лет тому назад,— я всегда вспоминаю строгую бороду училищного директора, сухопарую немку, из-за страха перед которой я однажды пешедралом убежал верст за сто от дома, и много других всяких приятных вещей вспоминаю.
Но самые трогательные чувства возбуждают во мне не эти приятные воспоминания, а белокурая головка Ниночки, гимназисточки в беленьком фартучке, к которой я воспылал на 13 году если и не небесной, то, во всяком случае, и не земной любовью. И часто, гуляя с ней по лугам, за городскими огородами, подальше от всевидящего они классных надзирателей, родителей, а также первоклассников, которые, как известно, отчаянные фискалы, я нитрил ей возвышенным голосом:
— Я люблю вас, Ниночка, за то, что вы такая необыкновенная и поэтичная.
И она отвечала, краснея:
— Ах, и вовсе даже ничего подобного!
И за таким приятным времяпровождением дни летели и незаметно и счастливо, и только обильно посыпавшиеся и балльник двойки несколько омрачали сие замечательное время, от которого сейчас остались только одни смутные воспоминания да чуть заметные буквы Н и А, в некую героическую минуту наколотые булавкой на левой руке.
И еще помнится мне, как однажды она принесла мне альбом и попросила написать на память стихотворение. И как я три ночи подряд сидел, подбирая рифму к концу фразы «мое сокровище», но никакой другой, кроме как «чудовище», рифмы не подвертывалось, а последняя никак не годилась для моего нежного стиха. Так и не написал. А через несколько дней она принесла мне опять альбом и сказала ехидно:
— А Володя Нестеров мне написал.
У меня потемнело в глазах, так как Володя Нестеров был не кто иной, как мой бывший задушевный товарищ, но с прошлой недели — мой злейший враг, ибо это он, а не кто иной, подарил Ниночке на ученическом вечере хризантему, спертую из домашнего горшка, за что получил от нее благодарно-ласковый взгляд, а от матери розги.
Я перевернул страницу, там было:
Пишу тебе всего три слова:
Учись, трудись и будь здорова.
Вздох облегчения вырвался из моей груди: автором этого замечательного стихотворения ни в коем случае не мог быть написавший его, так как оно было в тридцати трёх альбомах, попадавшихся мне в разные сроки ранее, включая сюда и альбом моей прабабушки, где оно было написано ей в дни ее молодости, то есть, значит, никак не меньше, чем лет сто тому назад. Я криво усмехнулся и сказал:
— Так это же не его собственное. И, кроме того, очень глупое.
Она обидно посмотрела на меня и ответила:
— Вы сами глупы. Ну и что ж, что не свое, а вы вон никакого написать не смогли!
— И не буду,— ответил я гордо.
— И не больно надо.
И расстались мы с той роковой минуты, и оба порешили, что «между нами все будет кончено».
Это было давно-давно. Теперь я не скажу, чтобы я очень уж был стар, но нельзя сказать, что и особенно молод, ибо уж два года, как мне за второй десяток перевалило. Но после прошедших бурь, после нескольких лет, за которые все так изменилось и перевернулось, я решил было, что и люди теперь не те и времена не те, и искренне думал, что теперешнему комсомольцу и комсомолке непонятными и глупыми кажутся альбомные излияния и прочая романтическая белиберда, и в этой уверенности я, вероятно, и прожил бы до конца своих дней, если бы один услужливый паренек не принес мне недавно несколько альбомов пермских совпартшкольцев и комсомольцев.
— Прочитайте,— сказал он мне,— и скажите — то это или не то, что было в наше, дореволюционное время.
— Конечно, не то,— ответил я, снисходительно улыбаясь, и радостно посмотрел на переплет советского альбома, усеянный звездами, и на вытисненный золотом девиз: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
— Это только снаружи,— усмехнувшись, вставил паренек.— А вы почитайте-ка, тогда и говорите.
Я раскрыл первую страницу и ахнул — это было слишком и чересчур уж то самое, и как раз т о, что я видел в альбоме своей прабабушки:
Промчится навеки счастливое время,
И горестной жизни настанет пора,
И скоро работы тяжелое бремя
Свалится на плечи гора.
«Ну и ну! — подумал я.— Ну и совпартшколка!» Дай, думаю, посмотрю комсомольский, может, там лучше что. Там действительно было нечто более «соответствующее духу времени».
Ты любила по пяти,
Я же по пятнадцати.
Ты любила целоваться
Раз по девятнадцати.
Открываю страницу следующего альбома и нахожу там ослиное пожелание:
Пишу тебе всего пять слов:
Учись, трудись и люби ослов.
«Аллах всемогущий! — подумал я.— Да ведь это почти что копия Володькиного стихотворения. Да неужели же вся революция отразилась на написавшем его только в том, что он изменил два последних слова, да и то в сторону испохабливания и без того затасканных строчек?»
Пересмотрев все стихи, я дошел до корки и с ужасом увидел, что даже мельчайшие детали альбомной этики не позабыты,— в самом низу, в самом углу, мелкими буквами значилось:
Кто любит больше меня, тот пусть
пишет дальше меня.
Паренек торжествующе посмотрел на меня. Ну, как? — спросил он.— Крепко? Крепко, крепко,— согласился я.— Действительно, дальше ни писать, ни читать некуда.
Милые товарищи совпартшкольцы и комсомольцы! Я бывал у вас на вечерах, которые так не похожи на прежние, чинные ученические вечеринки.
Я бывал на ваших собраниях, когда четкими, горячими словами вы искренне говорили о необходимости строить новый быт.
И я заглянул случайно в несколько наугад взятых альбомов. Почему же такая разница и такое несоответствие между красивыми фразами о перестройке быта и затхлыми, затасканными строчками специфически «альбомных стихов», переходящих без изменения из поколения в поколение?
«Звезда» (Пермь), 1926, 13 февраля

Назад