(1915-1941)

П. И. ГОЛИКОВУ

Арзамас, апрель 1915(?) года

Здравствуй, дорогой папочка!

Ты пишешь, что от меня ты не получил писем. Жаль, я тебе два послал.

Я смотрю, что ты мне не отвечаешь в своем письме на мои вопросы.

Видно, письма задерживаются. Так досадно мне, я тебя спрашивал: какая у вас погода, видал ли ты аэропланы? И вообще про войну. Папочка, я знаю, что некоторые присылают винтовки с фронта в подарок кому-нибудь как это делается? Может, можно как-нибудь и мне прислать? Уж очень хочется, чтобы что-нибудь на память о войне осталось.

Полковник — Аркадий Голиков ...

Крепко целую

П.И. ГОЛИКОВУ

Арзамас, весна 1917(?) года

Милый папочка!

Как хорошо сейчас у нас, светит солнышко, все зелено, весело. Цветет черемуха, так хорошо, хорошо. И мне HI вольно вспоминаются наши прогулки летом, весною; помнишь, вместе с Якимовыми, на мызу к берегу Оки, и узенькая тропочка, и лес, и самовары? Все так хорошо приютились в моих воспоминаниях.

Передо мной букет черемухи, мне так жаль, что у тебя, должно быть, ее нет.

Мне сейчас ужасно хочется куда-нибудь ехать далекому чеке чтобы поезд меня уносил подальше, туда, за тобой, по той же линии, где ехал ты, с того же вокзала, где я так горько плакал. Бедный папочка, как у меня сжимается сердце и как мне тяжело при каждом воспоминании этого мимолетного сна.

Когда я был у тебя, все разобрано мною до мельчайших Подробностей: выстрел, Покровка, и дальше глубже, а особенно последняя так и встают картины одна за другой. Эти тихие, теплые вечера, когда мы брали извозчика и ехали в город, лето — встают они одна за другой, заставляя и снова переживать моменты. Помню, когда рота остановилась, я залез на гору, и я смотрел на тебя и сдерживал слезы: «Неужели,— пронеслось в голове,— неужели,— подумал я,— неужели его могут убить?» Точно сдавленный рыдающий стон вырвался у меня...

А поезд уходил все дальше и дальше, мерно стукал он по рельсам, и отрывалось от души что-то и уносилось вдаль за поездом к нему, милому и дорогому.

Это один отрывок из дневника моей души. Пиши, дорогой! Цветет черемуха, цветут цветы, расцветает великий красивый цветок «Свободной России», все, кажется, должно бы цвести, а не умирать, как умирают там, на войне.

Прощай, пиши. Крепко целую.

Напиши мне хотя вкратце содержание письма пропавшего.

Любящий Аркадий Голиков

П. И. ГОЛИКОВУ

Арзамас, лето 1917 года

Милый, дорогой папочка!

Пиши мне, пожалуйста, ответы на вопросы:

1. Что думают солдаты о войне? Правда ли, говорят они так, что будут наступать лишь только в том случае, если сначала выставят на передний фронт тыловую буржуазию и когда им объяснят, за что они воюют?

2. Не подорвана ли у вас дисциплина?

3. Какое у вас, у солдат отношение к большевикам и Ленину? Меня ужасно интересуют эти вопросы, так как всюду об них говорят.

4. Что солдаты, не хотят ли они сепаратного мира?

5. Среди состава ваших офицеров какая партия преобладает? И как вообще они смотрят на текущие события? Какой у большинства лозунг? Неужели — «Война до победного конца», как кричат буржуи, или «Мир без аннексий и контрибуций»?

Как ты живешь, милый папочка, нет ли чего у тебя нового?

Если ты приедешь после сентября, привези мне чего-нибудь с войны, а то Тренину прислали винтовку, а у Хоматьяна их 8 штук.

До свиданья, дорогой.

Тороплюсь потому, что надо идти к раненым на беседы «О мире». Крепко целую. Твой сын

Аркадий Голиков

Пиши мне на все ответы, как взрослому, а не как малютке.

П. И. ГОЛИКОВУ

Арзамас, 25 июля 1917 г.

Дорогой папочка!

Я тебе давно не писал, но теперь напишу за все. Жизнь у нас идет своим чередом, особых личных новостей почти нет, разве только то, что я занимаюсь геометрией, французским и историей вперед. Между прочим, занятия у нас начинаются с 11 сентября, чему я не особенно рад, так как это лето идет довольно однообразно, а там интересней, там товарищи, беготня, шалости и чувствуешь себя в своей атмосфере.

И хочется видеть, неужели же наша школа в самом близком будущем ничем не изменится от старорежимной, сухой и чиновничьей школы! Ах, папа, к нам всякие новшества проникают с большим трудом и вообще Арзамас представляет из себя не что иное, как яму. И в самом деле, чтобы здесь люди жили общественной жизнью, чтобы их захватили текущие события — да никогда!

Например, у нас в училище все учителя — кадеты, ну и столкуйся с ними. Они всячески стараются оградить школу от всего нового. Мы, ученики, отвоевали себе право устраивать комитеты и передавать на суд его большинство классных недоразумений, жалоб учителей и на учителей. Постараемся, чтобы нам удалось провести в этом году, Чтобы один представитель от нашего четвертого класса присутствовал на родительском совете, хотя бы с правом совещательного голоса.

Не знаю, пройдет ли это, ибо учителя и родители (некоторые) заявят, как это полагается в этих случаях: «мы ваши отцы, а вы наши дети» и прочее и прочее, что они однажды заявили ученикам седьмого класса, когда те потребовали, чтобы им разрешили присутствовать на учительском совете. И все боятся, как бы их учить не стали, да никто их учить и не собирается. Не могут понять, что должны же ученики знать, что делает этот совет, и только. Ведь о учениках же решают, как же ученикам не знать того, что о них решают?

Я бы с удовольствием уехал отсюда.

Кажется, писать больше нечего. Напиши, когда приедешь. Стосковался я по тебе. Вот когда ты был мне нужен.

Целую крепко, крепко.

Аркадий Голиков

Скоро ли кончится война, скоро ли будем мы все вместе?

Проходят точно сон кошмарный

Тяжелые года,

Но миг настанет лучезарный —

Мы будем вместе навсегда.

25 июля 1917 года

Аркадий Голиков

П.И. ГОЛИКОВУ

Арзамас, 4 октября 1918 года

Крепко целую моего милого папочку и надеюсь, что он простит меня за то, что я давно не писал.

В ученье я уже давно втянулся, и классная жизнь идет у пас своим чередом. Я тебе еще не писал, что я выбран в (классный). Комитет и получил большинство голосов (20). Наш Комитет состоит из пяти членов. Комитет у нас работает довольно много. Много вынесено резолюций, которые исполняются классом довольно охотно. Наш Комитет без председателя, но самую высшую должность, а именно делегат в различные учреждения, занимаю я.

Наш Комитет требует от класса беспрекословного подчинения и доверия ему. Пишу я тебе об этом, надеясь, что тебе интересно знать, каковы наши первые организации. Ведь у вас полковые комитеты не диво: там все взрослые, между тем как у нас все еще только ученики IV класса.

Нас теперь не оставляют «без обеда» , а всякие классные инциденты разрешает Комитет.

Больше доверия ученикам, больше автономии!

Так, например, ученик теперь не приносит записки об отсутствии «от родителей», а расписывается в особой книге, заведенной Комитетом, о причине своего отсутствия (постановление Комитета)...

Ну, а как ты живешь, папочка? Что новенького? Напиши мне, пожалуйста, что-нибудь из окопной или боевой жизни. Буду очень благодарен...

Крепко целую и жду ответа.

Аркадий Голиков

Писал я тебе мелко, потому что пишу чертежной маленькой ручкой. Десять минут восьмого, вечер. Пора готовить уроки — немецкий, история, геометрия, закон (божий), рисование.

П.И. ГОЛИКОВУ

Арзамас, январь (?) 1920 года

Дорогой папочка, для того, чтобы в 1920 году ты не совсем забыл о моем существовании, я решаюсь напомнить о нем этим письмом, хотя почти что уверен, что оно дойдет по назначению чуть ли не в 1921 году.

Но это ничего, «Vaut mieux tard que jamais» , как это было в прошлом году, когда около года мы почти не знали друг о друге.

Пишу из Арзамаса, куда прибыл на несколько дней в отпуск, несколько уставший от непрерывной работы и фронта. Я, однако же, возвращаюсь опять к ним, как только заживет моя рана, полученная на фронте три недели тому назад (рана пустяковая, в левую ногу, кость не тронута, скоро смогу бросить костыли), так что ты ж беспокойся. Да и какое может быть беспокойство. Ты сам, приведший несколько лет на фронтах, сам знаешь, что на войне конфетами не кормят.

Ну, ладно! Ты, я думаю, хочешь узнать сначала официальное мое пребывание на службе, начиная с 1 января 1919, то есть со времени моего поступления на военную службу?

Вот оно:

ПОСЛУЖНОЙ СПИСОК
Прохождение службы Год Месяц Число Адъютант командующего войсками ж. д. обороны и нач. ком. связи его штаба 1918 Декабрь 28 Курсант 7-х советских пехотных курсов командного состава 1919 Март 20 Курсант 6-х советских киевских имени Подвойского курсов командного состава 1919 Апрель 7 Заместитель комиссара и Председатель комячейки курсов 1919 Июнь 20 Комиссар партизанского отряда курсантов, действовавшего на внутренних фронтах Украины 1919 Июнь 23 Курсант тех же курсов 1919 Июль 1 Комиссар отряда курсов, усмирявших кубанских казаков 1919 Август 17 Красный офицер взвода 1919 Август 23 Полуротный 6-й роты сводного маневрового полка бригады курсантов 1919 Август 25 Ротный командир 6-й роты того же полка 1919 Сентябрь 8 По расформировании бригады прикомандирован к Смоленским пехотным курсам в качестве инструктора 1919 Сентябрь 25 По собственному желанию отправился на Западный фронт в 468 пех. полк 1919 Октябрь 1 Главным Военным управлением Военно-учебных заведений прикомандирован Высшую стрелковую офицерскую школу 1920 Январь 1

Список довольно большой для годичного пребывания и Красной Армии. Здесь не помечено, что я был на Григорьевском, Ангеловском, Соколовском фронтах, с тов. Подвойским при взятии Жмеринки, на Петлюровском, Деникинском и Польском фронтах, изучил довольно хорошо Украину, ее строительство, армию и белопартизанщину.

В общем, я собою доволен. Немножко устал, но это пустяки. Я думаю, что сейчас неуставших и нет.

«На смену старшим, в борьбе уставшим — спешите, юные борцы» — вот клич теперешней молодежи, но я опередил его и пошел на фронт раньше, чем наш союз РКСМ мобилизовал свои силы под ружье.

Враг сломлен. Мы взяли пример с вашего востока, но всегда нужно быть начеку. Да не повторится тот кровавый урок, данный нам, благодаря разгильдяйству, генералом Деникиным, но «La fin couronne l'oeuvre» , и только тогда будем почивать на лаврах.

Целую. Как крепко, должен догадаться сам.

А. Голиков

Н.П. ГОЛИКОВОЙ

Кубань, август (?) 1920 года

Как-то поживает моя Талочка? Отчего это она не напишет мне хотя бы несколько строчек? Не знаю, но жду с нетерпением, как от тебя, так и от мамы потому, что уже полгода, как я не знаю об вас ничего.

Работаешь ли ты в союзе (нрзб)? Быть может, нет? Напиши, пожалуйста.

Как живет Шурка? Он тоже ни черта мне не пишет. Разве ты не помнишь, Талочка, как дружно мы с тобой жили, когда я приезжал домой, как весело и хорошо проходило у нас время? Я и сейчас часто вспоминаю про него.

Я нахожусь сейчас на Кубани, на внутренних фронтах против белых. Хорошо здесь,— красивая природа, богатая растительность, вообще обильная, но неспокойная сторона.

Я хотел бы, Талочка, чтобы ты увидела все сама, но не в таком воинственном виде, а в мирное время. Отсюда иногда виднеются снежные вершины Кавказских гор, на которых красиво играет заходящее солнце. Кругом целые бугры кавунов, груш (кавказского бергамота), да таких крупных и вкусных, что мне даже обидно делается, почему их у вас нет; сладкие, как сахар, сорта дынь заставили и меня полюбить их, несмотря на то, что в России я их не любил, их нельзя и сравнить даже с русскими.

Хорошо здесь: и реки, и заросли, и ручейки — а чего-то не хватает: не хватает сознания, что обо мне кто-либо когда вспомнит и напишет теплое и хорошее письмо, да и свои-то письма опускаешь в полковой ящик все равно как в бездонный.

Где работает мама и учатся детишки — они должно быть порядочно выросли? Были ли у вас письма от папы, если были, то непременно напишите и о нем.

Может быть, письма неправильно ходят, тем более надо больше их отсылать, то что для каждого из вас является 15-ти — 20-ти минутной тратой времени на это, вполне окупается тем удовольствием, с которым я буду их читать.

Я сильно втянулся в обстановку фронта и еще долго-долго не увижу никого.

Скучать здесь некогда, но, занятые разрушением во имя строительства, мы иногда между делом находим минутку поделиться с товарищами о себе, о «своих» или известиями, пришедшими из дома, и только двое — трое есть таких, вроде меня, до которых никому нет дела.

Пока прощай, передай всем моим друзьям товарищеский привет. Тебя крепко целую, только пиши про всех.

Голиков

П. И. ГОЛИКОВУ

Москва, 21 февраля 1921 года

Дорогой друг!

Не все выходит так, как предполагаешь! Я писал в одном из писем к тебе, что пробуду здесь до июня, но этому сбыться не суждено, ибо я уже окончил Высшую стрелковую школу и завтра уезжаю с поездом нового командующего Орловским военным округом — т. Александровым на один из внутренних фронтов Республики.

Все это вышло так быстро и неожиданно: по какому-то приказу РВСР произвели экзамены и лучшую 1/5 часть выпустили для замены старого комсостава, по большей части бывшего деникинского офицерства, действующего не 1 всегда на руку идее укрепления советской власти.

Вот почему я сижу сейчас в ЦК партии и жду окончательного назначения — я и еще пять товарищей краскомов . Через ЦК мы проходим потому, что командированы через ПУР в распоряжение т. Александрова — теперешнего члена президиума и заведующего отделом ЦК.

К сожалению, я не получил даже возможности побывать дома у детишек, хотя мне очень хотелось этого. Между прочим, когда я проходил через штаб округа, в это время у меня было сильное искушение — попасть в число 400 лиц комсостава в 5-ю армию, но я этого не сделал, ибо был определенно назначен на фронт, и проситься было неудобно, хотя и возможно.

Жаль, право, что у вас там все спокойно и нет банд и шаек, а то бы я наверняка увидел тебя, я не люблю никогда много с собой таскать всего в армию, так как три раза у меня уже все пропадало — на Петлюровском, Польском и Крымском фронтах, хотя на последнем я был не больше 17-ти дней, и потому уже вполне готов в поход.

Еду, как и всегда, охотно, с твердой уверенностью в конечной победе нашей армии, но жаль немного Москву — никак не удается мне получить оседлость в ее черте.

Да еще морозы тово... довольно крепко зацепились за февраль, в этом отношении они никак не признают новый стиль. Буду писать тебе с фронта, делиться впечатлениями и переживаниями, которых всегда бывает много в сфере боевой опасности. Знаешь, я до некоторой степени люблю войну — она приучает нас любить и ценить свою жизнь, а также и не быть слишком требовательными к окружающей обстановке.

Пока прощай, мой друг, пожелай мне счастья и удачи, как ото всей души искренно желаю я тебе, закопанному в глубоких недрах Сибири, но я убежден, что даже и там можно отыскать его, стоит только поставить себе цель и неуклонно преследовать ее,— а целей слишком много, только бы хватило снарядов, да не износилось орудие,— будем бить верно и метко, всегда до последнего выстрела, и мы победим...

Крепко жму твою руку и пока прощай

А. Голиков

П.И. ГОЛИКОВУ

Воронеж, 11 марта 1921 года

Дорогой папа!

Пишу тебе из Воронежа, с Юго-Восточного вокзала, па запасном пути которого стоит наш вагон.

Я недолго здесь пробыл, но у меня произошло уже довольно много перемен по службе.

Был командиром батальона 10-й дивизии, чуть-чуть не попал в Щигры в гарнизон 6-й, а сейчас сижу и размышляю над той работой, какая предстоит с завтрашнего дня мне, вступающему в командование 23-м запасным полком, насчитывающим около 4-х тысяч штыков. Работа большая и трудная, тем более что много из высшего комсостава арестовано за связь с бандами, оперирующими в нашем районе, во всяком случае, при первой же возможности постараюсь взять немного ниже — или помкомполка, или полк полевой стрелковой дивизии не такого количества и организации, да и не люблю я, по правде сказать, оставаться в запасе.

Крепко жму твою руку и кончаю. Желаю скорейшей ликвидации всей сволочи, которая снова заводится в Сибири — я думаю, что вы сумеете это сделать. Письма пиши по адресу: Воронеж, 2-я бригада, 23-й запасной полк, командиру — мне.

Прощай и будь бодр.

А. Голиков

11

19----21

III

ПРИКАЗ ПО 23 ЗАПАСНОМУ ПОЛКУ. ГОРОД ВОРОНЕЖ

11 марта 1921 года

§1. Категорически запрещаю командирам батальонов, рот являться ко мне по каким бы то ни было вопросам, не имея на руках подробных сведений о состоянии своих частей. Кроме того, основные цифры, как-то: число по списку, налицо и нехватка, должны всегда иметься в памяти командира

§2. Командира 4-й роты Голубченко Филиппа, бывшего 17 марта с. г. караульным начальником, арестовываю на 3 суток при гарнизонной гауптвахте за то, что не объяснил часовым их обязанности.

Комполка А. Голиков

ПРИКАЗ ПО 23 ЗАПАСНОМУ СТРЕЛКОВОМУ ПОЛКУ.

№ 76

Конец марта 1921 года

Ввиду появившихся случаев холеры предлагаю под личную ответственность командиров, комиссаров; старшего врача, сантроек и начальников отдельных частей и команд принять решительные меры к приведению в полный порядок дворов... и очистке помещений...

Для проведения этого приказа даю недельный срок, после чего бригадная санитарная комиссия объедет вес помещения и где будут обнаружены дефекты — виновные будут преданы суду военно-полевого трибунала как за невыполнение боевого приказа.

Приказ вступает в силу со дня получения на местах.

Комполка А. Голиков

П.И. ГОЛИКОВУ

Моршанск, 9 апреля 1921 года

Два с половиной года прошло с тех пор, как я порвал всякую связь, мой друг, с тобою. За это время я не получил ни одного письма, ни одной весточки от тебя, мой славный и дорогой папа.

Да я и не мог получить, благодаря той беспокойной жизни, которую приходилось и приходится мне вести вес время.

Не удивительно, что на это время я успел потерять ту нить, которая связывала нас с тобой во время германской войны и дома.

Время, переживаемое нами, тая или иначе за такой срок должно отразиться и наложить свой, характерный отпечаток на каждом из нас. Я ушел в армию еще совсем мальчиком, когда у меня, кроме порыва, не было ничего твердою и определенного. И, уходя, я унес с собой частичку твоего миропонимания и старался приложить его к жизни, где Мог, и кажется мне — смог.

Теперь же, когда прошло столько времени, мне трудно представить и логически уяснить твое отношение ко всему происходящему, как общему, так и личному.

И потому я оторвался от тебя, а ты от меня и думаю, что еще долго пробуду в таком состоянии, пока не приобрету хотя бы некоторой оседлости.

Сейчас я пока командир 23-го запполка, но вскоре бригада переходит на трехполковой состав, и крайний полк расформировывается. Вот и попробуй тут наладить связь с тобой. И всегда так. Только наладишься работать, вдруг — бац! — и летишь опять куда-либо затыкать дырку, благо в этом отношении с краскомами не церемонятся.

Но пока работаю, как могу. Осенью, по всей вероятности, уеду держать экзамен в академию, но только вряд ли выдержу, если не дадут месяцев 2-х отпуска для подготовки по общеобразовательным предметам, а то ведь что и шал, то позабыл все.

Ты, конечно, мечтаешь все уйти с военной службы, завести огород, корову, садик, пасеку. И я во многом теперь сочувствую тебе, ибо военная служба, в особенности в период затишья, приедается... но... мне кажется, я еще непременно увижу тебя в солдатской тужурке, а не на работе в какой-либо коммуне или артели. Ведь ты, кажется, всегда был любитель таких начинаний. Не так ли?

Пока прощай. Мне, конечно, не пиши, ибо я неуловим, и письмо опускаю, как в бездонный ящик. Или напиши основное письмо для меня домой, которое мне перешлют всегда скорее или я сам за ним туда пришлю.

Крепко жму твою руку и желаю скорейшей ликвидации бандитизма в вашей стороне. В этом отношении мы в одинаковых условиях.

Еще раз прощай.

Отсылаю сразу три больших письма — тебе, домой и маме.

Мой славный и дорогой друг, будь бодр.

А. Голиков 9 апреля 1921 года

Моршанск

«ВСЕ МЕРЫ ПРИНЯТЫ»

(Запись телефонного разговора)

Город Белорецк, 20 сентября 1921 года

— Товарищ Лобов! Здравствуйте. Говорит комбат Голиков.

— Здравствуйте! Слушаю вас, товарищ Голиков...

— Прибывшим частям после некоторых боев, как вам известно, местными революционными Советами и фабричными комитетами постановлено устроить обед и выдать по осьмушке табаку для тех, кто находится в Белорецке. А для тех, кто не в самом городе, а в кантоне, по 1-2 пачки махорки и по 2 коробки спичек. Прошу вас санкционировать это постановление.

— Согласен, товарищ Голиков!

— Это еще не все. Мною также разрешено в силу чрезвычайного момента выдать 200 пар сапог для красноармейцев, выступающих для подавления бандитов. Добровольцам-коммунистам, совершенно не имеющим обмундирования, также отпущено 300 аршин мануфактуры. Прошу и это санкционировать.

— Ваше решение одобряю. Разрешаю. Что еще?

— А теперь о положении дела по существу. Все меры по подавлению бандитизма приняты. Все банды распылены. Сейчас остается лишь экспедиционная работа по вылавливанию остатков мелких групп разбежавшихся бандитов. Прошу вас дать кантону указание, согласно имеющихся прав и положений, принять чрезвычайные меры по ликвидации бандитизма в Белорецком районе.

— Действуйте, товарищ Голиков. Мы одобряем и поддерживаем ваши мероприятия. До свидания. Звоните

ИЗ ПИСЕМ К А.В. ПЛЕСКО

Граница Грузии. Июль 1920 года

«...Сзади и спереди зеленые банды... Я далеко! Мне часто вспоминается ваш союз, его дружная жизнь».

Село Кабардинка под Геленджиком. Август 1920 года

«...Я живу по-волчьи, командую ротой, деремся с бандитами вовсю».

Моршанск Тамбовской губернии

1 августа 1921 года

«...Воевать кончено. Мною уничтожены банды Селянского, Жирякова и Митьки Леденца. Работы много. В течение всего лета не слезал с коня. Был назначен врид командующего боевого участка... Живу хорошо. Хромать перестал.

Собираюсь в Академию Генерального штаба, в Москву. Привет вашему губкому. Когда вырасту, буду работать лучше. Мы еще пока резерв...»

ПРИКАЗАНИЕ

по батальону 6 Сводного отряда Сибири

Село Божье-Озерное. 27 марта 1922 года

Я сего числа вступил во временное командование батальоном 6 Сводного отряда Сибири.

Все ранее отданные распоряжения строевого и оперативного характера бывшим комбатом остаются так же в силе.

Справка: Предписание Комсводсиба 6 за № 750.

Подлинное подписал: Комбат Голиков

КОМАНДИРУ ПЕРВОЙ РОТЫ ТОВАРИЩУ ШМАРГИНУ

Село Божье-Озерное. Конец марта(?) 1922 года

С получением сего доложить, какой красноармеец был окружен бандой во время его охоты и именно когда и где, а также после того, какие с Вашей стороны принимались меры для достижения банды, обезоружившей красноармейца, а если нет, то почему?

И вместе с сим опросите предварительно красноармейца, как его обезоружили, как-то: держал он какую оборону или нет?

И впредь ставлю на вид, что одиночным порядком красноармейцев на охоту не отпускать и путем его опроса примите меры по достижению банды, так как таковая где-нибудь вблизи.

Об исполнении и принятии мер — доложите.

Комбат Голиков

КОМАНДИРУ 6 СВОДНОГО ОТРЯДА ЧОН ТОВАРИЩУ КУДРЯВЦЕВУ

РАПОРТ КОМБАТА А. ГОЛИКОВА

Село Божье Озеро. 1 апреля 1922 года. 6 час. 10 мин.

Доношу, что 31 марта в 20 часов я вернулся из района Простокишино — Саратогюль. По дороге в Саратогюль в палатке обнаружены следы пребывания нескольких бандитов. В Саратогюле взят один подозреваемый в связи с ними.

<В> 5 часов утра 1.1V мне донесли, что банда Родионова около 50—55 человек по моим следам произвела налет на Простокишино. Забрала хлеб и лошадей, количество невыяснено, и скрылась в неизвестном направлении.

<В> 6 часов 30 минут I.IV выступаю с 24 штыками при одном пулемете включительно для преследования.

Мною отдано распоряжение начальнику отряда Измайлову прибыть с отрядом в Божье-Озерное.

Выпал свежий снег .

О результатах донесу дополнительно.

Комбат Голиков

КОМАНДИРУ 6 СВОДНОГО ОТРЯДА ЧОН ТОВАРИЩУ КУДРЯВЦЕВУ

Село Божье Озеро, 1 апреля 1922 года. (Дневное сообщение)

Тов. Кудрявцев! Дня через два мне необходимо уйти в тайгу для обследования таежных дорог по Кучкурюту, так как по замеченным мною приметам отсюда недавно ушли бандиты шайками частного характера, и мне надо лишь два-три дня, пока точно ознакомлюсь с дальнейшими действиями (?) с их стороны, а потому прошу временно (дня на три) усилить отряд и придать ему человек десяти пехоты и кавалерии.

Отмечаю, что местопребывание бандитов (по всем соображениям /20-25/ вёрст в глубь тайги от конечного пункта санной таежной дороги... делает невозможным (нрзб) двигаться дальше нормальным путем.

Очень прошу, лучше снимите кое-какие никчемные гарнизоны, дабы мне можно было полностью обследовать таёжные дороги, а потому жду до 3 апреля приказаний по существу моего сообщения, после чего ухожу с отрядом Измайлова в тайгу, самостоятельно возлагая на себя ответственность за предпринятые меры.

Комбат Голиков

Дополнительно сообщаю, что отряд Измайлова, 15 штыков, только что прибыл по моему вызову из (нрзб). Задерживаю его у себя, о чем доношу.

1 апреля 1922 года. Голиков

КОМАНДИРУ 6 СВОДНОГО ОТРЯДА ЧОН ТОВАРИЩУ КУДРЯВЦЕВУ

Село Божье Озеро, 4 апреля 1922 года

Я 5.IV 22 г. (в) 6 часов утра с отрядом <в> 40 штыков при пулемете выступаю в спецразведку к верховьям реки Кучкурют для обследования (нрзб) дорог и для нахождения следов местопребывания банды.

Прошу выслать точную дислокацию с указанием разведдействий кавэскадрона.

Комбат Голиков

КОМАНДИРУ 6 СВОДНОГО ОТРЯДА ЧОН ТОВАРИЩУ КУДРЯВЦЕВУ

село Божье Озеро. 4 апреля 1922 года. (Дневное сообщение)

Только что получил Ваши приказания от 2 апреля за № 456—2/ап. Как раз вовремя, так как я сейчас уезжаю. Коротко отвечаю по пунктам:

1) В палатке, что в двух верстах... (от) дороги с Протокишино на Саратогюль найдены две обоймы, 10 стреляных патронов и полотенце.

2) Сведения о нападении банды (на) Простокишино Получены от председателя (сельсовета) в 5 часов утра — по истечении 7 часов со времени ухода шайки и тайгу.

3) Банда была в деревне пешая. По выходе оттуда стала на спрятанные в лесу лыжи.

4) Взято 9 лошадей, из коих две вернулись, 10 пудов муки и тряпье.

5) Так как я являюсь только начальником своего отряда в 40 человек и действовал с таковыми полностью то заместителя оставлять считаю лишним, приказав полученные за время моего отсутствия сводки пересылать непосредственно к Вам, к указанным срокам.

6) Разведка агентурного характера была выслана под управлением простокишинского председателя в составе 5 человек. В настоящее время вернулась, о результата), будет сообщено после личной проверки.

7) Количество (бойцов), время выступления, направление отряда указываю.

8) Снег по тайге по пути к банде в среднем полтора аршина — по грудь.

Сейчас выступаю. Всего хорошего.

Комбат Голиков

КОМАНДИРУ 6 СВОДНОГО ОТРЯДА ЧОН ТОВАРИЩУ КУДРЯВЦЕВУ

Село Божье Озеро, 5 апреля 1922 года

Доношу, что 5 апреля 1922 года в 12 часов я прибыл в село Божье-Озерное.

Сообщаю следующее: в 6 часов утра 4 апреля 1922 го да я выступил с 40 человеками и пулеметом. Ехали по дороге, ведущей из Б.- Озерного в тайгу.

Продвинувшись 20 верст до места первой стоянки бандитов, санный путь окончился. Оставив пулемет и 14 человек, в 12 часов двинулся с 26 человеками дальше

Пройдя 8 верст, дошел до второй стоянки бандитов, на которой валялись обрывки разных вещей, ящик из-под патронов и рваное тряпье.

Очевидно, отбиралось, что с собой брали. Еще одну версту далее — кровь от заколотых лошадей.

Далее всякая возможность идти окончилась из-за глубокого рыхлого снега.

Причем сообщаю, что по утоптанной лыжне вполне можно пройти двум человекам. Под большим количеством снег оседает пластами.

Замечателен также тот факт, что кто-то из деревни имеет с ними сообщение, так как вплоть до самого места (порой стоянки виден след лошади и легких санок, каковой ведёт потом обратно.

Вернувшись к 6 часам к месту стоянки пулемета, я продвинулся вверх по реке Кучкурют на простокишинскую тропу, которая постепенно перешла в дорогу. В 9 часов прибыл в Простокишино, откуда была послами разведка из 3-х человек из числа местных ограбленных крестьян и одного спутника, которые, вернувшись к 12 часам утра, донесли о пути своего следования на 15 верст, Который отмечен на прилагаемой карте. Причем донесено, Что на протяжении всех 15-ти верст бандиты гнали с собой лошадей, несмотря на то что совершенно вязли в снегу и падали.

Отсюда вывод:

Во-первых, что лошади нужны им живыми, не для закола.

Во-вторых, все-таки гарантируется постоянное их местопребывание не слишком далеко, о чем и доношу до вашего сведения.

Прилагается карта относительной точности .

КОМАНДИРУ 6 СВОДНОГО ОТРЯДА ЧОН ТОВАРИЩУ КУДРЯВЦЕВУ

(Пояснения к карте)

Село Божье Озеро, 5 апреля 1922 года

1. Дорога от села Дума до места, обозначенного двумя Крестами, равна 20 верстам, ведет между гор и редкой тайги. По масштабу не совпадает, так как идет изгибами, Я нанесена прямой.

2. Место, помеченное двумя крестами, означает стоянку бандитов. Отсюда идут следы лыжные, но с трудом проехать на лошади еще можно. Дорога сразу же идет стиснутая густою, но мелкой тайгой. Удобна для засад = 8 верстам.

3. Место, отмеченное двумя кружочками,— место сто янки бандитов. Всякая дорога обрывается, а в гору идет только лыжный след, могущий выдержать не более 3-х человек. Под большим количеством, даже идущим на дистанции,— оседает пластом. На месте валяются обрывки и разное тряпье.

4. (В месте, отмеченном крестиком) на 1 ? версты видна кровь от заколотых лошадей.

5. (Точками обозначен) путь следования бандитов: по данным разведки, <след> идет до горы Березовой — верховья Кучкурюта и сразу поворачивает на северо-запад. Глубина снега — 1 аршин.

Далее идет покат, не пригодный для постоянной остановки.

Предположение: последняя (возможна) около верховья истока Сютика, но не особенно далеко. По дорогам еще некоторое время можно пройти на лыжах, приблизительно еще дней 10. Пешим порядком абсолютно невозможно, особенно к вечеру'.

Командир батальона Голиков

Н. П. ГОЛИКОВОЙ Москва, 13 ноября 1922 г.

Дорогой Талченок!

Наконец-то пишу с уверенностью, что письмо в скором времени дойдет до тебя, если только ты в Арзамасе. Послезавтра я уезжаю опять в Сибирь, так как сюда приезжал на несколько дней по делам, но уезжаю уже с определенной целью <вернуться> сюда в Москву...

В Москве я получаю готовую квартиру с отоплением и освещением... оклад жалования в 300.000.000 и годичный отпуск, разрешенный мне Р.В.C.P для поправления расшатанной нервной системы за четыре года службы в армии.

Пиши мне сейчас же по получении этого письма по адресу: Москва, Главный почтамт, до востребования. Я надеялся сейчас найти там несколько писем от тебя и от девочек, но ничего не нашел.

Обязательно узнай у М. А. адрес Н. Н. , так как в Москве я теперь надолго и прочно обоснуюсь.

Где папа? С тех пор, когда я его видел в Иркутске, о нем не знаю ничего. Я был болен сильным нервным расстройством и сейчас поправляюсь...

Пиши подробно обо всем: вышла ли ты замуж или нет, что собираешься делать и не намерена ли ты жить в Москве, а то жили бы вместе, вот было бы славно...

Пока всего хорошего. Целуй папу, если ты знаешь его адрес, и детишек. Мне страшно хочется пожить спокойно и отдохнуть, да это и необходимо. Думаю, что скоро увидимся.

Голиков

Если Талочки в Арзамасе нет, то ОЧЕНЬ прошу Зину сообщить мне по указанному адресу ее точный адрес и переслать ей это письмо. Буду очень и очень благодарен.

Голиков

Н. П. и П. И. ГОЛИКОВЫМ

Красноярск, 14/1 1923 г.

Дорогие Талченок и папа!

Опять сажусь за письмо, чтобы не откладывать его в долгий ящик...

Сегодня 14-е число, прошли праздники в общем незаметно... я отдыхаю и занимаюсь, подготавливаясь в Академию...

Живем мы ничего, нельзя сказать, чтобы хорошо, но сносно. Я получаю паек, 200 р. жалованья и приблизительно столько же зарабатываю, между прочим, небольшой корреспонденцией. Состояние нравственное у меня сейчас весьма хорошее — сильно отдыхаю и чувствую себя совершенно независимым...

С тех пор, когда мы виделись с вами, прошло более полутора лет, время достаточное для того, чтобы успеть основательно соскучиться. Думаю, что весной, и во всяком случае осенью, буду непременно... у вас, если вы будете в Арзамасе...

(Конец письма утрачен)

Н. П. ГОЛИКОВОЙ

Красноярск, 17 января (?) 1923 года, вторник

Дорогая сестренка... никто еще из нас в хандру впадать не собирается, хотя мне и приходится уехать на месяц в Физиобально-терапевтический институт в Томск.

На днях по поручению губкома был созван консилиум и врачи определили: истощение нервной системы в тяжелой форме на почве переутомления и бывшей контузии, с функциональным расстройством и аритмией сердечной деятельности.

Я-то сам знал об этом уже давно. Летом все-таки непременно буду у вас. Через три дня уезжаю...

П. И. ГОЛИКОВУ

Красноярск. 28 января 1923 года

Итак, мой дорогой друг, ты опять и, по-видимому, надолго обосновался в Арзамасе, все в том же городишке, в котором я рос, учился, из которого бегал «на войну» и о котором у меня осталась масса светлых и тусклых, счастливых и тяжелых воспоминаний.

Восемь лет времени, промелькнувшего в период с 1914 по 1923 год, теперь иногда образно представляются мне яркой, захватывающей, но промелькнувшей в один сеанс кинолентой.

Был Арзамас в то время, когда в «Мираже» или «Рейсте» начиналось первым отделением из цикла «Бури» или «Ураганы», а когда окончилась красочная и дававшая иллюзию действительности картина, то растревоженный не на шутку обыватель с радости узрел все тот же облик знакомого города, ту же «Сальникову улицу» ... и, вообще, все то, что было и стало «во веки веков» арзамасской историей.

И возрадовалась душа смиренного обывателя, что за три гривенника и неведомые чудные действия суеты людской посмотрел и сам в спокойном благополучии обретается.

Вторит его мыслям «вечерний звон» и отголоски колоколов тридцати шести церквей богоспасаемого града да ежечасный бой часов на каланче, неопровержимым аргументом уходящего времени относит в область преданий дела давно минувших дней.

Но все это ерунда. Жизнь идет своим чередом, и ей до того нет дела. Так-то, мой друг.

Получил сегодня в первый раз после нашего с тобой свидания в Иркутске обстоятельное письмо, чему очень обрадовался. Как и всегда, как и всякое наше письмо, оно содержало много нового. Жаль только то, что Талочка не написала пока ничего, жду и от нее.

О твоей службе я знал уже, и меня нисколько не удивило то, что ты выступаешь в роли краскупа , ибо если по торговой части у тебя возможны были бы промахи (а у кого их нет), зато кое по каким другим частям на тебя положиться можно больше, чем на кого-либо другого.

А все-таки чудно, право, чем черт не шутит: был ты и учителем, и чиновником, и солдатом, и офицером, и командиром, и комиссаром, а теперь, на тебе,— новый номер — краскуп...

(Конец письма утрачен)

Н. П. ГОЛИКОВОЙ

Арзамас, 9 октября 1923 года

Живем ничего, по-прежнему. Коля ходит ко мне каждый день. Я пишу . Писем ни от кого не получали...

Всего хорошего, целуем

Голиков

Н. П. ГОЛИКОВОЙ

Арзамас, 10 февраля 1924 года

Дорогой Татусик!

Я приехал из Ленинграда вчера. Книжишку дорабатываю теперь дома, скоро кончу начисто, через месяц, наверное.

В Ленинграде хорошо и интересно, но по дому и по всем глупкам соскучился здорово. Жалко, что не видел я тебя.

Ну, что же еще? Да, Шурка Плеско прислал письмо. Он женился, и у него есть дочурка (честное слово), которую,- как он пишет, страшно любит....

Крепко-крепко тебя целую. Голиков

10 февр.

Н. П. ГОЛИКОВОЙ Арзамас, июнь (?) 1924 года

Милый Татусик!

Получил ваше письмо и страшно обрадовался. Потянуло сразу как-то к вам, и мне страшно обидно было, что поездка сейчас к вам невозможна. Дело в том, что через месяц истекает срок договора с Госиздатом и к этому времени я окончательно должен обработать книгу.

Осенью может быть и приеду. Говорят, что в Крыму в сентябре еще хорошо...

Поцелуй от меня крепко маму, Катыша и Зикурюпу. Осенью я их всех все-таки перецелую сам.

Передай привет Шуре и себе.

Твой Адик

О. П. и Е. П. ГОЛИКОВЫМ Ленинград, октябрь (?) 1924 года

Дорогие человечки!

Дела мои идут замечательно хорошо. Прием переработанная книга встретила исключительно хороший. Такого я даже не ожидал. Но по чисто техническим причинам выйти в свет она может только к 25 декабря. И потому мои денежные расчеты с вами несколько затянулись. Пока получаю сам небольшими суммами и так как из армии я вышел, то переобмундировываюсь.

Квартиры здесь все же сравнительно дороги. Я нашел хорошую комнату, но с меня как с литератора и, следовательно, лица свободной профессии будут драть 20 рублей.

Я познакомился очень хорошо с писателями Слонимским, Садофьевым, Семеновым и еще с некоторыми.

Интерес к моей вещи у них очень большой, и они предполагают, что первый выпуск скоро разойдется.

Я очень много работаю. В следующем месяце я вам пришлю уже кое-что напечатанное.

В Крым ехать нет никакой возможности потому, что не могу оторваться от редактирования рукописи.

На днях буду в Москве на день или на два, окончательно разделываясь с армией.

Не подумайте, пожалуйста, что я не считаю себя вашим должником. При первой же возможности я пришлю вам денег, хотя бы по частям. Крепко целую Татусика и папу. Настроение у меня удивительно бодрое.

Арк. Голиков

P. S. Только одно тяжело страшно... терять маму теперь.

Н. П. ГОЛИКОВОЙ

Ленинград, февраль (?) 1925 года

Милая Татусик! Получил твое письмо и очень ему обрадовался. Сейчас вечер, я сижу и пишу рассказ «Комендант станции Раздольской» . У меня уже много вещей, есть и напечатанные. По литературе я иду сильно в гору. С огромным удовольствием работаю. Отношение ко мне со стороны всех известных писателей очень дружеское. На днях вышлю «Ковш» . Сейчас посылаю мелочи. Я написал большой рассказ для юношества, он выходит отдельной книгой и называется «Р. В. С.».

Я страшно рад, что окончательно засел в Ленинграде, а не в Москве. Здесь очень хорошо. Снега нет нисколько, температура все время от 2° холода до 2° тепла и солнце каждый день.

Живу я ничего, у меня две комнаты, но стоят они несколько дорого — 6 червонцев в месяц с отоплением и освещением. Комната для меня — это самое главное, потому что только в совершенно спокойной обстановке могу я работать. Работаю порядочно, иногда устаю, говорят, что немного похудел, но на это наплевать...

(Конец письма утрачен)

Н. П. ГОЛИКОВОЙ

Ленинград, март (7)1925 года

Милая Татусик, я вовсе от тебя не «отказался» и тоже с удовольствием думаю о том времени, когда мы с тобой увидимся. К сожалению, вряд ли это будет очень скоро...

На днях вышлю тебе «Ковш» — альманах ленинградских писателей — там ты прочтешь мою вещь.

Целую крепко-крепко.

О тебе мы сообща еще что-нибудь подумаем и летом устроим.

Твой Адик

С. А. СЕМЕНОВУ

Владикавказ, 12 апреля 1925 года

Дорогой Сережа, шлю привет из Владикавказа. Еду дальше. С места пришлю письмо. Работаю. Пишу роман «Взрыв» . Здоровье очень неважное. Пока кончаю. Звонки (нрзб). Целую ручки Наташе...

С. А. СЕМЕНОВУ, Н. Г. ВОЛОТОВОЙ

Украина. Июнь (?) 1925 года

Милым моим, славным друзьям от неисправимого бродяги теплый привет.

Случайная остановка, прохладная тень школьного садика, полуденная жара, смешанная с запахом поспевающих дынь, а внизу, под горою, дорога, ровная и гибкая, та самая, по которой лежит мой завтрашний путь.

До Донбасса еще далеко, но сапоги мои еще крепки, в кармане еще звякает рубль с гривенником денег, и кисет с махоркой полон до отказа — жить можно.

Был я на Кавказе: в Абхазии, в Гаграх, отдыхал, тянул кислое вино, восторгался опасной красотой интеллигентных грузинок и помогал грузчикам стаскивать мешки с золотисто-рассыпчатой кукурузой.

По ночам писал.

Был я в Харькове, тосковал о Ленинграде, о зиме, яркой и приветливой, о накуренной шумной комнате на шестом этаже Госиздата, о Наташе и о тебе.

Ходил в клинику и с идиотским выражением лица сидел ил табуретке, выжидая, когда на разгоряченную голову выльется положенное количество электрического дождя.

Писать не мог помногу.

По ночам не спал. Или спал, но видел беспокойно-красные сны и зарева далеких, ласковых и, к сожалению, прошлых пожаров...

И я устал отчего-то, бросил на время писать, и не потому, что голова не работает, а потому, что скоро израбатывается. Я прожил немного в уездном городишке Щигры у своей тетки, которую увидел в первый раз за всю жизнь. И когда взбаламутил всю ее семью, закрутив помимо своей воли голову своей двоюродной сестрице, когда помог разгрузить угол одной из комнат от ветхозаветной позолоты, смазанной лампадным маслом, то мне дано было почувствовать, что ни родство, ни мое эффектное, но мало понятное звание литератора не служит достаточным основанием к дальнейшему пребыванию в сием богоспасаемом доме.

И я ушел посвистывая, потому что у меня был еще червонец в кармане, табак в кисете и неизменная трубка во рту.

«И было неважно, что ничего другого не было». В кармане у меня письмо к одному заву в Донбассе и в душе надежда получить хорошее спокойное место рабочего.

Я ненавижу канцелярии, пропитанные плесенью чернильных пятен и запахами пудры стареющей регистраторши. Я не могу работать так же, как работал прошлый год потому, что у меня не совсем еще здорова голова. Я не умею ничего, кроме того, как гоняться и рыскать с отрядом за бандою по горам, по тайге ли, или как перестроить колонну полка из резервной в походную. Но у меня зато сильные бицепсы и железная хватка гибкой пятерни.

И пусть будет пока так. Я знаю хорошо, что я еще выплыву наружу и что не моя вина в том, что я ухожу в резерв на несколько месяцев. Мне много и много есть, о чем писать, и я ни на минуту не перестаю верить «В совместный долгий и славный путь».

Я очень люблю тебя, Сергей, и Наташу — обоих одинаково, но за разное и по-разному. Тебя за то, что ты первый у меня, а главное более близкий мне, чем кто-либо другой из литературной семьи. Наташу за то, что на нее должна быть похожа моя будущая жена. И если я долго не писал и опять долго писать не буду, то это ничего не значит.

Подвожу письмо к концу. Писал его не торопясь, спокойно заканчивая, оттачивая фразы и не растягивая — так, как когда-то учил ты.

Душно. Лоб у меня влажный и немного пыльный и несколько капель пота падают на бумагу. На крыльце стоит мой хозяин, на сеновале которого сегодня я ночую. Из большой медной кружки он пьет холодный грушевый квас. Глотка у меня пересохла, и то удовольствие, с которым и я потяну сейчас ледянисто-сладкую жидкость, отзывающую немного прелостью кадочных досок,— превосходит даже то, которое дает стакан хорошего ленинградского пива.

И кончаю.

Когда, где, увидимся? Не знаю и сам. Во всяком случае не раньше, чем я кончу свою новую повесть. Раньше увидеться со всеми и приехать в Ленинград мне было бы стыдно.

Мне вспоминается почему-то... большое зеркало вашей столовой и в нем высокая темная фигура в кожаной куртке, кожаных перчатках и сросшееся с английской трубкой слегка улыбающееся лицо — но... как все это далеко, далеко.

Крепко, крепко стискиваю ваши руки и желаю всего самого хорошего. Мы еще встретимся.

Ваш Арк. Голиков.

Привет всем товарищам!

Н. П. ГОЛИКОВОЙ Украина. Лето 1925 года

Моя милая славная Татик!

От бедного брата, блуждающего по проселочным дорогам Украины,— привет. Я страшно рад, что получил твое письмо.

Милая Татик, не показывай никому это письмо... и никому ничего не говори про меня. Все вышло как-то не так, как я думал. Я приболел немного и потому не кончил ничего...

Но мне наплевать, у меня полный кисет махорки, одна смена белья, солдатская сумка и трубка. Мне один человек дал письмо на завод Донбасса, там поступлю рабочим. Денег на билет нету, и я затопал пешком, идти осталось еще больше 100 верст.

Но ты не вздумай беспокоиться за братишку, потому что он не пропадет... Только не говори никому, никому об этом, потому что твой братец всегда помалкивает, когда ему круто приходится, и всегда вывернется сам.

Будешь в Москве — купи себе в магазине Ленгиза против Страстного монастыря второй номер «Ковша» (если хочешь), там напечатан конец моей повести («В дни поражений и побед»).

Крепко-крепко тебя целую. Я все равно свое возьму.

Всего-всего хорошего, моя сестришка...

Б. Н. НАЗАРОВСКОМУ

Ашхабад, 20 апреля 1926 года ...

Боричка!

Письмо это пишется на лужайке сквера, где мы валяемся и греемся на солнышке. Настроение у нас превосходное. Ведем бродячий образ жизни, много впечатлений и приключений.

В попадающихся городах останавливаемся по причине любознательности, а так же и отсутствия денег. Заходим и редакцию... Печатают меня весьма охотно, за самый малюсенький фельетон, не торгуясь, дают десятку. «Правда Востока» взяла сразу шесть штук, а в «Туркменской искре» на стене висит мой фельетон (последний), налепленный над столом на стене — вырезанный из «Звезды».

Дня через три будут деньги, и мы дальше — к Каспийскому морю...

В Пермь мы вернемся не раньше, чем через месяц, ибо Нам надо побывать еще на Кавказе и в Крыму.

Теперь деловое: на отдельном издании «Лбовщины» поставьте только — Гайдар.

«Р. В. С.» проверяйте и по смыслу и по форме, ибо вы... печатаете с черновика — отделывайте строчки и выправляйте шероховатости.

Пока все. Привет всем ребятам.

Гайдар

Б. Н. НАЗАРОВСКОМУ

Ашхабад, 26 апреля 1926 года

Боричка! Непьющая твоя голова!

Сейчас вечер, играет в саду музыка...

Сегодня послали вам телеграмму, черт вас знает, что у вас за манера голову морочить. Телеграфировали бы просто: «да» так «да», а «нет» — так «нет».

Живем мы хорошо, но стали настоящими бродягами, ночуем когда на вокзале, когда в разваленном доме... а когда и просто на улице.

Зарабатываю я хорошо, платят дороже, чем у вас, вдвое и втрое, но деньги я получаю сразу после каждого фельетона и на выезд никак не наберу.

Жить здесь негде, пятьдесят домов размыло весною ливнем, и жилищный кризис очень остер...

У нас украли шахматы. Жалко — ужас.

Жму ваши лапы. Читайте «Правду Востока» и «Степную правду» и «Туркменскую искру» — фельетоны мои идут ходко — но скучаю на Востоке, Боричка.

Вчера видел начало «Р. В. С.», есть ошибки. Проверяйте лучше...

Вечер сегодня роскошный — Колька грустит, а я хохочу. Я здорово окреп и поправился. Колька черен, как араб.

Гайдар

Сдыхаем от жары.

В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ «ПРАВДА»

16 июля 1926 года

Уважаемый тов. редактор!..

Вчера я увидел свою книгу «Р. В. С.» — повесть для юношества (Госиздат). Эту книгу теперь я своей назвать не могу и не хочу. Она «дополнена» чьими-то отсебятинами, вставленными нравоучениями, и теперь в ней больше всего той самой «сопливой сусальности», полное отсутствие которой так восхваляли при приеме повести госизда-товские рецензенты.

Слащавость, подделывание под пионера и фальшь проглядывают на каждой ее странице.

«Обработанная» таким образом книга — насмешка над детской литературой и издевательство над автором.

Арк. Голиков-Гайдар

ТИМУРУ ГАЙДАРУ

(Трех с половиной лет)

Кунцево под Москвой. 1930 год

Время близко к ночи. Мрачен темный лес.

Я да мой сыночек — маленький черкес .

Месяц непотушенный на небе блестит.

Злюшина-лягушина у ручья сидит.

Злишина-совишина хлопает крылом.

Зледина-медведина дышит тяжело...

Только нам не страшно: мы с Тимуром двое,

Оба мы Гайдары, оба мы герои.

Он рукою смелою вытащит кинжал —

Злюшины-зверюшины мигом задрожат.

Ой ты, поле чистое, ой ты, темный лес.

Милый мой мальчишка — маленький черкес.

Б. Н. НАЗАРОВСКОМУ

Москва, 1 сентября 1930 года

Здравствуй, Борис!

Вот ты сейчас получил письмо, посмотрел на конверт и, вероятно, не угадал почерка. От кого бы это такое могло быть это письмо? И решил, вероятно, что это дело темное,— почерк что-то немного знакомый, и, вероятно, пишет тебе какая-нибудь давно забытая «она» — или тихая девушка с грустными глазами, или веселая мимолетная любовница, одна их тех, с которыми проводил ты немногие минуты своего досуга в бытность свою в Москве.

А пишу это вовсе я — Арк. Гайдар — проведав от добрых людей, что работаешь ты в Перми — жив, здоров — холост, а посему спокоен и мудр.

Боренька! За эти два года — что мы не видались — постарел я также ровно на два года, и сейчас мне не больше и не меньше как 26 годов и сколько-то там месяцев. Много за это время я ездил по Северу, а теперь вот уже полгода, как живу в Москве. Не работаю пока в газете нигде, но скоро буду работать — потому что долго без газеты скучно.

За это время в ГИЗе у меня вышла повесть «Школа» — десять печатных листов, и в «Молодой гвардии» — «На графских развалинах». Кроме того, в «Роман-газете» печатается (первую часть посылаю) та же «Обыкновенная биография».

Лиля (Раля) жива, здорова и работает редактором радиопионерской газеты. Тимур — нигде не работает — все больше бегает, загорает и задает вопросы приблизительно такого рода: «Что такое батарея?» — «А это, вот, одна пушка, да другая пушка, да еще пушка, вот тебе и батарея».— «А почему лес — не деревья, а лес?» — «А это одно дерево — значит дерево, а другое дерево, да третье дерево, да еще деревья — вот тебе и лес». (Пауза) — «А если батареи с лесом смешать (???), то что тогда получится?» и т. д.

Был у нас на днях — проездом из Старого Оскола (из отпуска) в Ташкент — Грегуар с женой и дитем. Грегуар стал очень ученым человеком и написал какую-то статью, до того мудреную, что, как он уверяет, никто из его друзей, кроме тебя, ее не поймет — из чего ты можешь заключить, сколь высоко ценит он твои познания...

Интересно, остался ли в «Звезде» хоть один человек, который при мне или при котором я работал? Счастливое, хотя и немного слишком озорное было время.

Боренька! У меня к тебе огромная просьба исключительной важности. Не можешь ли ты мне помочь в ней. На Урале сейчас сидит писательница... и пишет книгу о Лбове. Но ведь все равно лучше меня не напишет...— и здесь одно очень почтенное издательство должно в срочном порядке издать мою повесть («Лбовщина» переработанная вместе с «Давыдовщичой»).

Но вот вся беда — у меня нет ни рукописи, ни одного экземпляра «Лбовщины» («Давыдовщина» есть), и достать ее нигде здесь нельзя. А дело очень спешное. Может быть, ты достанешь в Перми и пришлешь мне эту книжку? Может быть, у тебя остался экземпляр? Пришли, пожалуйста. В магазинах здесь нет. «Книга — почтой» не высылает, а нужно до зарезу...

Пришли, пожалуйста, по адресу: Москва — Кунцево, Большая Кунцевская, дача № 24, Гайдару...

Если бы я не знал, что ты добр, как Христос и Магомет, вместе взятые, я был бы уверен, что, прочтя сии строки, ты злорадно сказал бы:

— Ага, сукин кот, то не писал, не писал, а то как понадобилась книга, сразу нашел и время и средства для отправления письма, так вот, пусть и т. д.

Но остерегись, Борис, так поступать. Ибо как ты, человек, изучавший диалектику и философию, должен помнить слова св. Нафанаила-постника, который писал о царе Егу-шиле: «Всуе сей человек к господу возносит очи, моля — Господи, даждь мне — ибо очерствело сердце его (Егудиилa), многажды проклинаемое всяк день всуе просящими его».

Боренька! Посылаю тебе портрет двух Гайдаров, один теперешний, другой будущий...

А пока крепко жму твою лапу и остаюсь в ожидании твоего ответа, известный тебе

Арк. Гайдар.

I / IX 1930

Москва

Б. Л. СОЛОМЯНСКОМУ

Москва, 6 сентября 1930 года

...Письмо твое получили. У нас был Игорь с женой и дочерью. Дочь у него особа неглупая, довольно развита для моих молодых лет. Тимур был с ней вежлив, как сын французского маркиза, хотя и затаил в душе на нее некоторую обиду ….

Тимур здоров, оптимистичен и весел.

Он с презрением вспоминает о тех днях своей юности. Когда он говорил «Лала» и «Байдал» — а не так, как теперь, т. е. «Ррраля» и «Гайдаррр», из чего ты можешь заключить о теперешнем его моральном и общем уровне.

Мы очень жалеем, что ты не приехал к нам погостить. Мы бы ничего не имели против, если бы ты вообще переехал к нам и здесь учился бы или работал.

Если вздумаешь, то будем рады. Лиля сейчас в отпуску. Она выглядит довольно солидно — как и полагается выглядеть для женщины еще не старой,— но и не первой молодости. Хотя у нее и бывают кое-когда огорчения, когда в трамвае или в очереди к ней — почтенной матери семейства — вдруг обращаются в таком смысле, что дескать «Девочка! моя очередь за вами» или: «Барышня, подвиньтесь немножко». Тогда она, уязвленная, доказывает невеждам, что она не то, за что ее принимают, а то, за что ее не принимают...

О себе писать много нечего — постарел, полысел, но еще моложусь и выгляжу сносно. Но еще каких-нибудь 15-20 лет, и перемена будет довольно значительна. Сейчас работаю дома. Скоро буду, вероятно, работать в газете.

Как тебе понравилась «Школа»? Если будешь писать, то приложи к оному письму свои критические замечания

Кстати, напиши, не встречал ли ты Пантелеева, Качалина и т. д.— кто где?

На этом я окончиваю письмо. Очень было бы неплохо если бы ты на него ответил не позже, чем через шесть месяцев — что, судя по предыдущему письму — весьма с твоей стороны возможно.

Будь жив-здоров... Жму руку и остаюсь, весьма ожидая твоего ответа

Арк. Гайдар

6.IX.1930

Москва. Кунцево. Б. Кунцевская 24

Б. Н. НАЗАРОВСКОМУ

Москва, 17 сентября 1930 года

Боренька!

Большущее тебе спасибо за книги. Что-то это такое, однако, ты не удосужился приписать хоть несколько строк

Я опять вернулся в лоно журналистики и работаю сейчас фельетонистом в «Рабочей газете» (редактор Филон, замред Цехер!) .

Читай при случае и восторгайся.

Вчера видел после долгого перерыва «Звезду», подписанную твоим именем, хотя и не твоим почерком. Возрадовался. Посмотрел на тираж — 34 000. В моиа времен было только 14.

Боря, интересно — есть у тебя борода, или ты бреешься, или еще как?

Возможно, что мне случится скоро быть на Урале,— будет по дороге или нет, а в Пермь я заеду обязательно.

Настроение и самочувствие у меня хорошее (еще лучше после получения «Лбовщины»). Погода в Москве пока превосходная, но бутылка постного масла стоит 12 рублей без сдачи…

Крепко жму твою руку. Арк. Гайдар

17 /IX 1930

«ГАЙДАР ОТВЕЧАЕТ»

(Открытое письмо читателям повести «Обыкновенная биография»)

Москва. Весна (?) 1931 года

Тов. Московский спрашивает: «Как могли принять в партию 15-летнего мальчугана?» На это я отвечаю:

Если 15-летний мальчуган наравне со взрослыми мог и передовых цепях защищать дело партии, то в виде исключения он мог быть и принятым в эту партию.

Я согласен с тов. Петропавловским: странно появился, странно и погиб хороший Цыганенок. И не только командир, но и никто из товарищей не обратил на это особенного внимания, потому что гибло тогда много, появлялось взамен еще больше.

И эти вновь появившиеся вместе с уцелевшими шли вперед все с той же упорной мыслью — сломать все несчетные преграды, которые стояли на пути к новой и так не похожей на прежнюю жизнь.

К той самой, за которую продолжается и по сей час борьба под боевым вызовом: «Пятилетка в четыре года». К той самой, у которой и сейчас есть свои боевые знамена, свои поражения, свои победы, свои герои — такие же, как и в те, давно уже прошедшие, но никогда не забываемые годы.

Те товарищи, которые указывают на то, что «Обыкновенная биография» как будто бы не закончена, правы, потому что в 8 и 9 номерах («Роман-газеты для ребят» за 1930 год) была напечатана только первая книга.

К осени я закончу продолжение этой повести. Там будет и о том, что сталось с Тимкой, куда пропал и чем кончил Федя и как по-чудному сложилась судьба Бориса Горикова.

Вероятно, продолжение это будет напечатано в «Роман-газете для ребят».

Через редакцию я получил много хороших отзывом. Это меня очень обрадовало, хотя еще тогда, когда я писал эту книгу, я знал, что ребятам она должна понравиться потому что писал я ее, часто улыбаясь, часто глубоко задумываясь и припоминая самого себя и таких же подрос: ков — мальчуганов в те годы, когда грохнула империалистическая война, и в те, когда поднялись первые красны, знамена революции.

В. Н. ДОННИКОВУ

Кунцево, 19 июня 1931 года

...Дорогой Васенька... я был очень рад получить от тебя открытку...

Васенька — какой черт занес тебя в Андижан? Почему Владикавказ? Почему Красноводск? Объясни, пожалуй ста, в письменном виде и поподробней.

До вчерашнего дня я работал разъездным (корреспондентом) радиогазеты «Пролетарий». Вчера ушел, я только что окончил новую книгу .

На днях встретил Кулыгина. Он секретарь «Правды Севера».

Митька П. там же. Он теперь известнейший эксперт по лесозаготовкам. Изучил английский язык — около ста слов — и говорит почти исключительно по-английски.

Тебе, может быть, покажется это несколько неправдоподобным, потому что в английском языке вообще-то больше ста слов. Но дело в том, что Митька выбрал зато самые важные и необходимые слова, как например: «хау ду ю ду», «иес», «виски», «мистер» и т. д.

Из всего этого ты можешь заключить, что тяжелым трудом, твердостью характера и прочими присущими этому достойному человеку добродетелями он добился крепкого и заслуживающего всякого уважения положения.

Что касается Кольки П., то, по слухам, это милое и еще не испорченное жизнью голубоглазое дитя лодырничаем все с прежней наивной хитростью. И за неимением шоколада забирает в кредит из буфета тройные порции бутербродов...

Я очень люблю этого человека, который, по свойственному ему ротозейству, однажды засадил пулю в чужое окно на том основании, что якобы на подоконнике сидел воробьишек, и мне очень жаль, что повидать его, кажется, не представляется случая.

С. здесь. Он работает в Москве, в «Труде», женился... Он по-прежнему аккуратен. Еще более, чем прежде, бережлив. Воротнички его мерцают добропорядочной белизной и на их фоне еще лучше выделяется его благообразное лицо — лицо честного советского труженика... не забывающего ни дня именин своей жены, ни дня Первого мая.

В бытность мою на Кавказе, в глухом уютном местечке, где, точно сошедшие из второразрядной пивной, пальмы приветливо манят под свою мирную сень, где ажина, шиповник и тихое бытие здесь же рожденных и здесь же умирающих обитателей,— на обрывках вылинялой на заборе афиши я прочел, что эти места посетил известный полярный путешественник.

И хотя фамилия этого путешественника отсутствовала, ибо была, очевидно, сожрана вместе с бумагой бродячими козами, но по сохранившемуся конспекту, вернее, по разделам лекции я угадал, что автор ее не кто иной, как наш друг Е. В..., ибо там были пункты: «Я и профессор Визе», «Мы с Самойловичем спускаемся на землю», «Как я убил медведя» и т. д.

Друг Донников, поскорбим об участи доверчивых слушателей, но да не осудим этого человека. Ибо то, что ему неведомо чувство меры,— это скорее его болезнь, чем что-либо другое, ибо парень он все же неплохой, в компании весёлый и, пожалуй, даже любопытный своей безобидной и рассчитанной только на дураков нагловатостью.

Он был здесь недавно проездом из Кузбасса — бог весть куда. И случайная встреча наша была кратковременной, но теплой.

Больше ни о ком ничего не знаю.

О себе уже сообщил, что вчера оставил работу — и сшить, как и прошлый год, хочу быть предоставленным только ко самому себе.

Литературные дела мои двигаются. Моя повесть «Школа» («Обыкновенная биография») вышла отдельной книгой вторым изданием, тройным тиражом. Скоро выйдет небольшая — «Четвертый блиндаж» — и большой сборник рассказов «Дальние страны».

Если тебе случится встретить афиши, приглашающие тебя в кино на фильм «Будьте такими», то плюнь и пройди мимо, ибо фильм этот не что иное, как обезображенный режиссером мой рассказ «Р. В. С.»...

Васенька! Первого июля я и Лиля уезжаем в санатории «Артек» (это около Гурзуфа), вернемся оттуда в начале августа.

Живем мы сейчас под Москвой на даче, а в Москве у нас небольшая комната, которую к весне 1932 года обещают переменить на большую.

Живем мы хорошо и ладно...

Напиши мне, как ты живешь... Напиши мне толком, и тогда, может быть, в сентябре или октябре, я приеду навестить тебя и наставить на путь благочестия и истины.

Сейчас я человек свободный, в Средней Азии у меня много знакомых да и давно уже я там не был.

Пиши мне по адресу: Москва, Б. Ордынка, д. № 49, кв. 3 — Гайдару. И я отвечу тебе с превеликой охотой.

Крепко жму твою лапу.

Лиля тебе не шлет привет только потому, что ее нет — она в командировке на Кавказе.

Тимур жив, здоров, бегает, купается и загорает. Будь жив-здоров и ты.

Твой Арк. Гайдар

Н. П. ГОЛИКОВОЙ-ПОЛЯКОВОЙ, О. П. ВОЛИНОЙ, Е. П. СТАДУХИНОЙ

Хабаровск, 18 марта 1932 года

Дорогие сестренки!

Не писал — не знаю почему. Все время в дороге. Край интересный, а время очень горячее. В общем, я очень хорошо сделал, что уехал на Дальний Восток.

Напишите мне, пожалуйста, о Тимуре. Я еще не получал ни одного письма. Пожалуйста, скажите ему, что я его очень люблю, а так же расскажи ему, Талик, что-нибудь про японских буржуищинов, про их хитринства и гадостинства. Напиши мне, где он и как живет?

Напиши, кто живет в моей прежней комнате, и вообще все напиши.

Уже месяц, как я не был в Хабаровске,— сейчас я... недалеко от Владивостока. На днях вернусь в Хабаровск, потом пошлют еще куда-то.

Здесь весна. Снегу нет. Тепло...

Пишите мне. Буду ждать.

Крепко целую всех сестренок. Привет Лиле.

Гайдар

8/III

Хабаровск, «Тихоокеанская звезда». Гайдар

С. В. МИЛИЦЫНУ

Хабаровск, 10 мая 1932 года

Здравствуй, Степа!

Вот уже четвертый месяц, как я работаю на Дальнем Востоке.

Работаю разъездным. Сегодня получил письмо от Кольки. Чтобы не пересказывать — пересылаю. Все это: Крым, Севастополь, наша встреча,— осталось далеко-далеко позади, как и многое еще другое.

Жизнь здесь у нас странная. Ветер с Тихого океана дует очень горячий.

Я недавно был на берегах озера Ханка... Был в лесах у подножья очень дикого хребта Сихотэ-Алиня. Вскоре поеду (поплыву) на Сахалин.

...Здесь я неожиданно встретил одного человечка из Перми. Может быть, помнишь, был у нас такой тихий, скромный правщик некий Г. Печорин. Он работает здесь редактором одной из районных газет.

Степа, напиши мне о Перми. Какая она теперь? Что находится на тех местах, которые посещали мы в дни далекой неповторимой молодости?..

Напиши, Степа! Где Борис? Если он в Перми — то передай ему от меня самый теплый привет. Может быть, ты встретишь какого-либо убеленного сединами старца, который еще помнит наши минувшие подвиги. Поклонись тогда от меня этому почтенному человеку, и да пошлет ему господь-бог мир на его беспутную голову. Где сейчас редакция — в том ли доме или нет?.. Будь жив-здоров.

Арк. Гайдар

10/ V.32

Дальневосточный край, г. Хабаровск. «Тихоокеанская звезда». МНЕ.

Напиши: — ведь когда-нибудь еще встретимся.

Н. П. ГОЛИКОВОЙ-ПОЛЯКОВОЙ

Хабаровск, 27 мая 1932 года

Талочка!

Телеграмму твою получил. Больше пока на сегодняшний день не получал ничего и ни от кого. Странно это — пятый месяц и о Тимуре ни слова. Если увидишь Лилю — передай ей, что я очень удивлен. Скажи ей, что интересно, как бы она чувствовала себя на моем месте...

Странно это и не похоже на нее. На днях я прислал Тимуру через тебя большое письмо.

Обязательно сходи к нему и поговори с ним обо мне. Передай ему от меня горячий привет. Расскажи ему что-нибудь о Дальнем Востоке и напиши мне о нем большое письмо...

Напиши мне: кто живет в моей прежней комнате? Если не забрали все, то возьми к себе все мое, что там осталось. Все равно комната эта за мной не останется, а вернусь я не скоро. Работает ли приемник?

Сколько раз в жизни начинал я «устраиваться», а потом все летело к черту. Ну, да ничего. К осени закончу книгу , а тебе пошлю доверенность и инструкцию, на каких условиях ты подпишешь за меня договор.

Здесь бешеная, совершенно невиданная дороговизна. Жизнь интересная, но килограмм картофеля стоит два рубля.

Впрочем, я живу в общежитии, столовая у нас своя, при редакции — а я, как ты знаешь, очень и очень малотребователен.

Много работаю и читаю.

Эх, и далеко я, Талка, от Москвы! Только когда приедешь сюда, когда почувствуешь, что Иркутск и тот всего только на полдороге к Владивостоку, тогда понимаешь, как далеко заехал...

*

Вчера пришла газета — и я прочел о том, что Иринка трагически погибла на Кузнецкстрое. Помнишь — мы ее встречали за день до моего отъезда?.. Я даже вздрогнул от неожиданности.— Судьба.

*

Напиши мне длинное толковое письмо обо всем и обо всеx. Можешь писать его несколько дней, но напиши обязательно.

Настроение у меня крепкое, бодрое. Будь здорова — целую сестренок, Левочку, привет Коле.

Крепкий, крепкий привет Тимуренку.

Твой Гайдар

1932/V 27

Дальний Восток, Хабаровск, «Тихоокеанская звезда» — мне.

А. Я. ТРОФИМОВОЙ

Владивосток (?). Лето 1932 года

Аня, здравствуй!

За письмо спасибо. Весна и лето хороши не только в Москве — а везде. В том числе и здесь.

Прошлый год — в это время — я писал «Дальние страны». Теперь урывками пишу другую, назову ее вероятно: «Такой человек». Какой это человек? И кто этот человек? Это будет видно потом.

Я работаю разъездным корреспондентом. Интересно очень. Как мы живем — об этом когда-нибудь позже. Живём весело. Не хватает только одного, хорошего такого человека — Тимура Гайдара. Но — ничего. С ним-то мы еще встретимся.

В Москву вернусь еще не очень скоро. Нечего мне сейчас там делать. А здесь хорошей работы — много... Крепко жму твою руку. Будьте все здоровы.

Гайдар

С.Т. ГРИГОРЬЕВУ

(Дарственная надпись на книге «Школа»)

Осень (?) 1932 года

Старику Григорьеву — за то, чтобы у каждого человека вечно была своя «тайна Анны Гай» .

Старику за то, чтобы никогда не угасала тайна.

Милому товарищу Григорьеву — за теплое хорошее слово.

Гайдар

А. Я. ТРОФИМОВОЙ

Ильинское под Москвой

Дом отдыха Огиза

Ноябрь 1932 года

...Жив, здоров. Приехал, развернул тетради, стал читать. Читаю, что за черт, сплошная ерунда. Два дня ходил печальный. Сел на третий день — перечел. Вот, думаю, дурак, откуда ты это выдумал, что ерунда? Очень даже хорошо. Теперь работаю.

А. Я. ТРОФИМОВОЙ

Станция Ржава Курской области

28 марта 1934 года

Слез на маленькой станции. Кругом удивительная тишина, солнце и весна. Сухо. Кричат грачи — и кажется впервые за очень долгое время я себя чувствую совсем хорошо.

Гайдар

А. Я. ТРОФИМОВОЙ

Ивня Курской обл., 10 апреля 1934 года

Здравствуй, Анюта!

Живу в старом, разваленном доме графа Клейнмихеля. Работаю. Вчера дернулся вниз головой с седла.

А в общем, тишина, покой и никаких бурь в стакане воды.

Приеду в Москву, вероятно, к Первому мая — точно пока не знаю.

Привет Ванюшке. Как-то он там сиротствует?..

Гайдар

Ц. Ч. О. Ивня. Политотдел совхоза. Мне.

СВЕТЛАНЕ ТРОФИМОВОЙ

(Пяти лет)

Село Ивня,

10 апреля 1934 года

Светлячина-поросячина, в нашем лесу живут настоящие волки, очень зубастые и хвостастые. А ночью на деревьях кричит птица филин-злилин.

Здесь уже совсем тепло, выросли всякие цветочки — и желтенькие и синие, а красные еще не выросли.

Как поживает твоя дорогая сестричка Эра и часто ли она стукает тебя по затылку?

Близко от нас есть большое озеро, и в этом озере водятся всякие рыбины. Одну рыбину мы поймали, сжарили и слопали.

Когда я приеду, то привезу вам «вкус» и еще что-то. Пока до свиданья. Привет вашей дорогой подруге Розяке.

Гайдар

10/IV 34

СВЕТЛАНЕ ТРОФИМОВОЙ

Ивня Курской обл., 17 апреля 1934 года

Здравствуй, Светлячина!..

Вчера я поймал ежика. Очень веселый ежик. Выпил он целое блюдечко молока и слопал морковку...

Есть ли у вас в Москве ночью луна и звезды? Должно быть, нет — одни только фонари. А здесь у меня есть одно солнце, одна луна и сто миллионов звезд. Вот сколько много!.. Я и тебе хотел достать с неба одну звездочку — лез, лез — не долез...

Пусть Эра напишет мне письмо... А ты нарисуй мне на письме злищу-брыщу. Только страшную — с тремя рогами и двумя хвостами.

До свидания.

Гайдар

Н. П. ГОЛИКОВОЙ-ПОЛЯКОВОЙ

Москва, ноябрь (?) 1934 года

Здравствуй дорогая Талочка!

...Талочка, у нас к тебе есть огромная просьба, если ты хоть как-нибудь сможешь нам помочь в ней, то и мы тебе будем глубоко благодарны.

Узнай, пожалуйста, через кого-нибудь, только поскорей, нельзя ли в Арзамасе снять — рублей за 100—200 в месяц хорошую квартиру с кухней?..

Нам очень нужно сейчас уехать, потому что у меня выросла большая тема. Очень большая, Талочка, не меньше никак «Военной тайны», а Н. А. Семашко советует нам на год-два уехать...

Крепко-крепко тебя целую.

А. Я. ТРОФИМОВОЙ

Ильинское под Москвой

Дом отдыха Огиза

Декабрь (?) 1934 года

...Буду седьмого, жив, здоров. Жру по четыре кружки молока в день и бегаю на лыжах. К седьмому сдаю для «Ракеты» 1-ю часть «Военной тайны».

Вообще пока все очень прекрасно. Пью каждый день (три раза) какие-то лекарства с содой. Аппетит зверский, наверстываю то здоровье, которое сильно было расстроено за 4 месяца.

Хотел приехать раньше, да хочется уже заодно сдать работу, а то мне все уши прожужжали — когда да когда.

В доме отдыха нас только двое — я и Фадеев .

С.А. БЕГИЧЕВУ

(

Дарственная надпись на книге «Школа»)

Москва, 21 декабря 1934 года

Тов. Бегичеву С. А.

в память о далеких незабываемых днях 1918 года, когда он был командиром отряда в тех местах, где автор этой Книги был еще мальчуганом-красноармейцем.

Арк. Гайдар

ТЕЛЕГРАММА А. М. ГОРЬКОМУ

Арзамас. II января (?) 1935 года

Алексей Максимович... крепко хочу вас увидеть. Если можно, телеграфьте Арзамас, улица Ракова, 34. Если нельзя, то все равно телеграфьте — Аркадий Гайдар

А. Я. ТРОФИМОВОЙ

Арзамас, 11 января 1935 года

Дорогая Нюруська!

Сегодня был очень хороший солнечный и чуть морозный день. Я вчера переселился на свою квартиру. Все вымыто, вычищено, цветы вынесены. Мне пока оставили кропать с периной. Тишина потрясающая, и глубоко за полночь с огромным удовольствием читал строка по строке И учился страшному, простому мастерству Гоголя.

Утром был огромный базар. Я купил нарочно небольшой (на нас четырех хватит) стол, веревку и тут же рядом салазки для Р. Ф. , положил стол на салазки, привязал верёвкой и очень весело привез домой...

Долго и с удовольствием я бродил по базару; здесь каждый привозит то, чем богат. Привезли уйму мяса и все свинина... Там, где продают веники,— целая гора; там, где щепной ряд,— всякие кадки, корыта, ложки, плошки, лоханки, скалки, санки, каталки, и все так хорошо пахнет свежим морозным, еще сыроватым деревом.

Потом продают очень много всяких валенок и самодельных, но очень хороших бурок на твою, на Эркину и на Светкину ногу, но я не купил, потому что вдруг увидел хорошие сапоги, целый ряд сапог, настоящие, хромовые, с высокими голенищами и цена им 200 рублей — а уступают за 170 и торгуют ими выездновские мастера.

Тут я решил — где моя не пропадала — очень люблю такие высокие сапоги — но сколько ни мерил, ни один сапог на ногу не идет: у меня высокий подъем, и заказал я тут же одному мастеру на 200 р. еще лучшие сапоги, дал ему задаток 100 р. (мастер знакомый), и теперь у меня будут очень хорошие сапоги.

Потом в шапочном ряду я увидел старика с такими шапками, что сразу чуть не задрожал: белые-белые заячьи с длинными (до пояса) ушами, и мне так захотелось такую шапку, что я чуть не заплакал, что ни одна на мою голову не была впору.

Если купить такие шапки Эрастику и Светлястику, то это будет до того славно, что ты даже и представить себе издалека не можешь.

Потом есть целый ряд, где монашки продают иконы и венчальные свечи, потом — где продают живых гусей, кур, петухов, поросят и кроликов. Потом — где деревенские продают то, на что каждый мастер: там — баба накрашенные тряпичные куклы, там — дед глиняные свистульки и разных гипсовых ушастых зайцев, добрых собачонок и еще всякое.

На такой базар мы со Светляшкой всегда будем ходить и всего там накупим. Я уже купил ей лопату, потому что здесь много белого снегу.

Настроение у меня очень-очень хорошее...

Зайди к Рувиму, поклонись ему в ноги и скажи ему, что... как только-только я получу деньги из «Красной нови», я ему сейчас же остаток долга пришлю. Он добрый, он хороший, и он простит.

Очень прошу тебя зайди сама и скажи честно, чтобы не путать человеку голову...

А Светлячине скажи, что если она не будет тебя слушаться, то не будет ей в Арзамасе счастья.

И Эрастику скажи, что если она не будет тебе помогать, то не будет ей в Арзамасе счастья...

11 /I 35

Арзамас

(Нарисован смешной человечек)

А Я. ТРОФИМОВОЙ

Арзамас, 13 января 1935 года

Здравствуй, милая Нюра!

С большим удовольствием получил и прочел твое хорошее теплое письмо.

Сегодня опять хватил такой крепкий мороз, что дух замирает. Но все равно день по календарю уже прибавился на 32 минуты и до весны вовсе не так уж далеко...

Сегодня я был в комхозе , потому что из-за перегруженности электросети дома неслужилых людей выключают. Я попросил, чтобы не выключали и дали разрешение на 100, 50,25 свечей. Сначала было ахнули, что да почему, а потом вдруг как-то быстро-быстро и все уладилось.

Я был у некоторых папиных знакомых, а больше у знакомых и друзей мамы. Некоторым <делал подарки>, одной старушке — вроде здешнего джемпера и всякое то да сё. Все они были страшно поражены и рады. Это, Нюра, не то что подарить кому-нибудь в Москве.

Например, Мария Васильевна долго и горько плакала — а мать моя была когда-то с ней подруга.

Ростовские денежки я уже почти истратил. А к Лидии Павловне еще не ходил, потому что тут нужно (и совестно было бы) не подарить ей джемпер, а просто деликатно предложить рублей двести. Это в Арзамасе мой последний долг, и мы его выполним, когда получим деньги из «Красной нови»...

Привези, пожалуйста: 1) фотографию Тимур Гайдара; 2) фотоаппарат; 3) Светланкино кино вместе с диапозитивами (бери все, даже сломанные); 4) зайди, пожалуйста, и скажи слово в слово так, как я просил, Рувиму; 5) отдай шесть рублей Комаровой (я брал) и 6) приезжайте, пожалуйста, поскорее.

Вчера меня кормили пирогом с мясом и с луком, сегодня настоящими кислыми блинами, а на обед еще будет гречневая каша (крутая) с луком и шкварками...

(Нарисован человечек)

13/1 35

Р. И. ФРАЕРМАНУ

Арзамас, 27 января 1935 года

Дорогой Рувим!

Все на месте. Кончил устраиваться. У нас две небольшие комнаты, рядом старик со старухой. Крылечко, дворик с кустами малины, заваленной сугробами. В пяти минутах — базар, в трех минутах — широкое поле, на столе — керосиновая лампа, а на душе спокойно.

Очень я хорошо сделал, что уехал. Арзамас с тех пор, как я его оставил, изменился не очень сильно — поубавилось церквей, поразбежались монахи, да и то часть встречалась: там на базаре инокиня торгует потихонечку иконами, смоляным ладаном, венчальными свечами, тряпичными куклами; там, глядишь, престарелый Пимен тянет за рога упирающуюся козу и славословит ее матом или кротко поет хвалу богу и добирает в кружку до пол-литра.

Арзамас — район крестьянский, нет здесь ни Днепростроев через Тешу, ни Магнитогорска на месте старых кирпичных сараев. Зато много кругом хороших колхозных сел и деревенек. Веселые здесь дважды в неделю бывают базары — свиней понавезут на возах целыми тушами. Там целые горы березовых веников. Возы с золотым арзамасским луком, овчина, валенки, крупа, мука, овес — в общем, все недорого и всего вдоволь.

Девочкам я купил санки и выстроил им во дворе большую снежную крепость с бойницами. Вчера там был впервые поднят военный флаг. Девчонки героически отражали мои бешеные атаки, причем я получал контузии прямо в рот.

Послезавтра оклею обоями комнаты, тогда буду совсем свободен, и можно будет подумывать о работе. Что-то близко вертится, вероятно, скоро угадаю.

Как-то поживаете вы?

Зачем ты едешь на Кавказ? Если это по своей воле, тогда еше так-сяк. Но боюсь, что просто, пользуясь твоим добродушием и мягкостью, тебя втравили в поездку, против твоего желания.

На перевале в Тубан я был в 1919 — дорога туда зимой очень нелегкая, хотя и красоты неописуемой. Когда лошадьми будешь проезжать станицу Ширванскую (а ее ты никак не минуешь), ты увидишь одинокую, острую, как меч, скалу; под этой скалой, как раз на том повороте, где твои сани чуть уж не опрокинутся, у меня в девятнадцатом убили лошадь.

Крепкий привет Вале и всем моим любимым друзьям. Если ли выберешь время, то черкни еще до отъезда или с дороги. Обязательно напиши твой адрес — я ведь не знаю Номера дома.

А. П. ГАЙДАР ОТВЕЧАЕТ ЖУРНАЛИСТУ

(Из статьи «Писатель А. Гайдар в Арзамасе»)

Арзамас, февраль 1935 года

В беседе с вашим корреспондентом тов. Гайдар сообщил о целях своего приезда в Арзамас:

— Я получил годичную творческую командировку и избрал Арзамас, как самое подходящее место для работы над второй частью «Школы».

Сюда герой повести (Борис Гориков) возвращается с фронта и некоторое время проживает здесь. Юношеский романтизм сменяется зрелым пониманием жизни и своего места в ней.

Дальнейшая жизнь моего героя — это обыкновенная биография в необыкновенное время, создавшее хороших, нужных стране людей...

— Над чем еще Вы собираетесь работать в Арзамасе?

— Помимо второй части «Школы», я буду заканчивать свою повесть «Синие звезды».

Более подробного творческого плана на этот год я пока ещё не имею...

Газета «Горьковская коммуна» (Горький), 1935, 11 февраля

С.Д. РАЗУМОВСКОЙ

Арзамас Горьковской обл.

11 февраля 1935 года

Дорогая Соня!

...Жизнь моя устраивается ладно. Скоро закончу всякий ремонт и хозяйственные дела и тогда возьмусь за работу. Здесь мне очень хорошо и нисколько не скучно.

А вчера мы спекли в русской печке такой замечательный пирог с гречневой кашей, с луком и печенкой, что все вы должны взвыть от черной зависти...

Скоро ли выйдет «Военная тайна»?.. Внимательно ли Вы прочли гранки? Помните, чуть что плохо, я буду валить на Вас — это, мол, она мало черкала.

Поцелуйте от меня Веру Натановну . Я люблю ее крепко по-прежнему и никогда не позабуду всего того, что сделал для меня этот милый друг и товарищ...

Как только кончу устраиваться, так сейчас же допишу Оболенской рассказ,— я уже обещал его и в «Мурзилку», и в «Красную новь»,— он, вероятно, подойдет и туда, и сюда...

Ваш Гайдар

Арзамас Горьк. края. Ул. Ракова, 34

11/II 35

С. Д. РАЗУМОВСКОЙ

Михайловское, 16 февраля 1935 года

Дорогая Соня!

Спутешествуйте в «Конотоп» и испросите у тамошних подвижников благословения мне на новый трудный путь. А также укажите мне имя современного гения, глядя на чьи недосягаемые образцы, я мог бы трудиться и совершенствоваться...

Вы были очень милы, когда в последний раз мы редактировали с Вами «Военную тайну». Я был восхищен Вашим вкусом и тактом, с которым Вы делали относящиеся к книге замечания. Правда, было бы еще лучше, если бы это было сделано годом раньше...

Уходить из Детгиза я Вам не советую ни в коем случае. Не говоря уже о том, что лично я был бы огорчен глубоко и искренне. Я просто считаю, что в другом месте Вы были бы не на своем месте. После того, как Вы приобрели уже и опыт и вес (как бы Вы ни возражали против последнего) — начинать все сначала где-либо в ГИХЛе или «Молодой гвардии» было бы просто глупо.

Затем пока до свидания. Прошу меня не забывать, ибо но время работы я становлюсь мнителен и недоверчив...

Покупают ли Рувим и Роскин велосипеды?.. Уже пора думать. Дружеский привет Игнатию.

Неизменно Ваш

Аркадий Гайдар

16/11 35

Михайловское

С. Д. РАЗУМОВСКОЙ

Арзамас,

27 февраля 1935 года

Дорогая Соня!

...На дворе почти весна, кругом так замечательно хорошо...

Ко мне как к писателю, особенно как к автору «Школы», относятся исключительно хорошо — нет ни одной большой конференции, слета, чтобы меня не выбрали — в глаза или за глаза — в президиум. Здесь много школ, педтехникум, пединститут, отовсюду ко мне приходят люди...

Из окошка видна почерневшая дорога, поле, обозы, воробьи и галки... И я крепко верю, что я напишу еще одну, вероятно, немного странную (то есть не очень похожую на меня), но хорошую книгу. И тогда, как после «Военной тайны», мы достанем много цветов, соберем друзей...

Скоро ли выйдет «Военная тайна»?

Посылаю Вам протокол обсуждения «Военной тайны», который мне прислали из Ростова — это они без меня читали еще не правленную мною, оставленную им рукопись.

Не правда ли, здорово?!.. Насчет другого конца вы им не верьте. Это им не другой конец нужен — это им Альку жалко. А сделай я шаблонный конец — и вся книга крепко потускнела бы. Мы-то с Вами это хорошо понимаем.

Будьте все живы-здоровы.

Ваш Аркадий

27/II 35 Арзамас

РОСТОВСКИМ ПИОНЕРАМ

Арзамас. 5 марта 1935 года

Дорогие ребята!

Мне из Москвы переслали ваши письма и отзывы на мою повесть «Военная тайна».

Конечно, был я очень обрадован. Повесть выйдет отдельной книгой недели через две. Я уже распорядился, чтобы тотчас же по нескольку экземпляров были высланы в Ростов — библиотеке им. Сталина, имени Величкиной и на «Сельмаш».

Прочтете, обсудите, и тогда напишите еще. Одно дело, когда такую совсем не маленькую повесть вам читали вслух по частям, и совсем другое, когда каждый ее прочтет сам.

Я отвечаю вам на два главных вопроса: зачем в конце повести погиб Алька. И не лучше ли, чтобы он остался жив. И второе: почему повесть называется «Военная тайна».

Конечно, лучше, чтобы Алька остался жив. Конечно, лучше, чтобы Чапаев остался жив. Конечно, неизмеримо лучше, если бы остались живы и здоровы тысячи и десятки тысяч больших, маленьких, известных и безызвестных героев.

Но этого в жизни не бывает... Далеко не все так легко, беззаботно и просто достается, как хотя бы фальшивые и надуманные победы «Красных дьяволят» .

Вам жалко Альку. Некоторые ребята в своем отзыве пишут мне, что им даже «очень жалко». Ну, так я вам откровенно скажу, что мне, когда я писал, было и самому так жалко, что порою рука отказывалась дописывать последние главы.

И все-таки это хорошо, что жалко. Это значит, что вы вместе со мною, а я вместе с вами будем еще крепче любить и Советскую страну, в которой жил Алька, и зарубежных товарищей, тех, которые брошены на каторгу и в тюрьмы.

И будем еще больше ненавидеть всех врагов: и своих, домашних, и чужих, заграничных,— всех тех, что стоят поперек нашего пути, и в борьбе с которыми гибнут наши лучшие большие и часто маленькие товарищи.

Вот вам ответ на первый вопрос.

Почему «Военная тайна»? Конечно, по сказке. В сказке Буржуин задает три вопроса: первый из них — нет ли у побеждающей Красной Армии какого-нибудь особого поенного секрета или тайны ее побед? Тайна, конечно, есть, но ее никогда не понять главному Буржуину. Дело не только в вооружении, в орудиях, танках и бомбовозах. Всего этого немало и у капиталистов. Дело в том, что наша армия знает, за что она борется. Дело в том, что она глубоко убеждена в правоте своей борьбы. В том, что она окружена огромной любовью не только трудящихся Советской с граны, но и любовью миллионов лучших пролетариев капиталистических стран.

И, наконец, вспомните те строки из повести, где Натка задумывается над тем, что теперь она по-новому, по-иному поняла и спокойные глаза Альки, и упрямую хватку Баранкина, и холодный, беспощадный взгляд Владика.

Что же она, в сущности, поняла?

Да то, что в помощь Красной Армии подрастает такое поколение, которое поражений знать не может и не будет.

И это у Красной Армии — тоже своя военная тайна.

А каково это поколение — как оно пока живет, что делает, что думает,— обо всем этом я и написал, все это и попробовал раскрыть в своей повести.

Вот вам ответ на второй вопрос.

Этим письмом, чтобы не повторяться, я отвечаю сразу ребятам библиотек имени товарища Сталина и имени Величкиной.

Всем крепкий привет: Мите Белых, Вите Зарайскому и вообще всем, у кого на плечах толковая голова .

Я жив, здоров. Живу сейчас в городе Арзамасе и работаю, пробуду здесь еще несколько месяцев.

Осенью, вероятно, буду на Кавказе, и тогда, возможно, на день-два опять встретимся.

Будьте живы и здоровы и вы.

Ваш Аркадий Гайдар

5 / III 1935 г. Арзамас

И. И. ХАЛТУРИНУ

Арзамас, 28 марта 1935 года

Здравствуй, Жан!..

Жизнь наша вступает в новый период. Из Арзамаса мы уезжаем в район. Там, в деревне... на берегу реки, мне уже доканчивают ремонтировать пустой дом. Кругом поля, луга — и первого апреля мы туда переезжаем.

Помещение у нас просторное — приезжайте летом все, кто хотите,— водки не обещаю, но настоящей брагой угощу вволю.

И вообще, Жан, если тебя обижают... то гордо собери в мешок все свое движимое имущество и, гордо распростясь с коварными друзьями... кати сюда — в нашу веселую цыганскую жизнь.

В Арзамасе меня всегда выбирают в разные президиумы, «Горьковская коммуна» поместила такое «интервью», что когда я прочел, то глаза на лоб вылезли. «Боже,— думаю,— неужели же я такой умный?»

И слова все так подобраны, с толком... К месту.

«Эге! — думаю,— Роскин. Что,— говорю,— Ермилов? То-то! — говорю,— брат Селивановский ».

Совсем было загордился — да все Нюра испортила. «Ничего,— говорит,— этого ты и не говорил, а ты говорил вовсе не это... Я сама через перегородку все слышала». То есть такая злобная женщина! Я, конечно, погоревал-погоревал... Но ведь и радость и горе, Жан,— не вечны. Да, не вечны!

Жан, устрашай Боба Ивантера! — «Синие звезды» загораются уже иным светом.

Кирюшка больше не сын своего убитого отца: — это только так сначала кажется.

Костюх — ниоткуда не бежал. И вообще — никаких кулацко-вредительских сенсаций. Довольно плакать! Это пусть Гитлер плачет, а мы возьмем посмеемся, похохочем... хотя и не до истерики...

Низко тебе кланяются — Жанна, Эрка и Светланка, которая, кстати, мастерски научилась править лошадью и твёрдо решила посвятить всю свою жизнь извозчичьему ремеслу.

О счастливое, безбрежно-глупое дитя! Всех целую.

Арк. Гайдар

28/ III 35 Арзамас

А. Я. ТРОФИМОВОЙ

Арзамас, начало июня 1935 года

Дорогая Нюра!

Очень прошу принести мне сейчас в Арзамас кепку, рубашку, пояс... и полевую сумку вместе с одним экземпляром «Военной тайны». Оставь все это у Марии Александровны...

Броня (на билет) у меня на руках... Я жив-здоров...

У Марии Александровны меня не дожидайся. Только, пожалуйста, поскорее.

И. П. МАГИДОВИЧУ

Село Сталино под Арзамасом. 22 августа 1935 года

Дорогой Игнатий!

С первого начинается учебный год, и числу к 25 августа я перееду в Москву...

Я жив, здоров. Несмотря на чертовскую жару, работаю , но хорошо ли, не знаю. Мне-то кажется, что хорошо.

Прочел случайно статью Роскина. Статья, по правде сказать, несколько путаная. Между прочим, никакого клада в «Военной тайне» никто не ищет. Кроме того, непонятно — худо ли, хорошо ли то, что я пишу просто.

Очень туманен абзац о «словесном мастерстве Гайдара при помощи скромных словесных средств».

Или — «изобразительные средства Гайдара не отличаются ни изощренностью, ни богатством», а несколькими абзацами ниже: — «Простота Гайдара на фоне книг, демонстрирующих формализм, изощренность, действует, как освежающий прием».

Тут что-то напутано. Приеду — тогда он мне сам растолкует, а пока — не понял.

Очень буду рад, если ты напишешь мне хотя бы коротенько — как у вас и что?..

Пожалуйста, не откладывай, а позови Ирину Сергеевну и хотя бы продиктуй ей несколько строчек. А то обижусь — честное слово.

Передай Жану, что к 25 я буду в Москве. Крепко жму руку.

Аркадий Гайдар

22/VIII Сталино

А. Я. ТРОФИМОВОЙ

Москва, ул. Радио

1 октября 1935 года

...Днем лежал и читал. Настроение совсем неплохое, особенно когда стану думать про хорошую жизнь. Отчего-то я немного волнуюсь — а отчего и сам не знаю... я прямо со страхом прислушиваюсь и присматриваюсь — не притаилась ли где-нибудь какая-нибудь неожиданная беда... или пожар, или назначат в Детгиз нового заведующего вроде Смирнова.

Очень-очень хотелось бы, чтобы ничего не случалось хотя бы три месяца...

Милая Нюруська! Попроси в библиотеке Детгиза на несколько дней мне «Военную тайну» — скажи, что я лежу в больнице и мне очень нужно.

От нечего делать я перечту — и сделаю для себя несколько заметок — ко второму изданию. Это легко и голову не утомит нисколько.

Аркадий

ЭРЕ (ИРИНЕ) И СВЕТЛАНЕ ТРОФИМОВЫМ

(Одиннадцати и шести лет)

Старая Руза. Дом отдыха писателей

30 ноября 1935 года

Здравствуйте, злые люди!

Почему вы мне не пишете? Довольно-таки стыдновато. Кто мне не напишет сейчас же, тому будут плохие дела. А кто напишет, тому всякие хорошие.

Я жив, здоров, очень много работаю...

Если же вы меня позабыли и приискиваете себе другого Аркадия, с бородой и золотым зубом, то тогда до свиданья, и я удаляюсь от вас в Африканскую страну и буду там ла-зить по деревьям вместе с обезьянами.

Здесь у нас живут семь собак: Шавка, Гришка, Муртик, Грозный, Кузька, Малявка и Бомба. И двенадцать кошек, а среди них самая главная — «Мурмура».

Если есть мне деловые письма, запечатайте немедленно в один пакет и отправьте мне...

(Вместо подписи — смешная рожица)

А. Я. ТРОФИМОВОЙ

Москва, январь (?) 1936 года

...Пусть Боб Ивантер ни в коем случае не вздумает напечатать ту главу, где мы встречаемся с батареей (глава совершенно не сделана и не имеет значения без другой главы, которую написать я не успел).

Пусть вычеркнет все лишние слова, которые я и сам бы вычеркнул...

Пока до свиданья. Целую.

Всем привет.

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ОРЛОВСКИМ ПИОНЕРАМ —

ЧИТАТЕЛЯМ ТРЕХ ДЕТСКИХ БИБЛИОТЕК:

им. Н. К. КРУПСКОЙ, им. А. С. ПУШКИНА и им. И. С. ТУРГЕНЕВА

Москва. Январь (?) 1936 года

Дорогие товарищи!

Был, конечно, очень рад получить ваше письмо.

В первом номере журнала «Пионер» вы прочтете мой последний рассказ «Голубая чашка», а осенью вы уже, вероятно, будете читать мою повесть «Талисман» , над которой я сейчас крепко работаю.

В Орел вы меня пока лучше не зовите, потому что эта поездка оторвет меня от работы. Чем смотреть на меня, вы лучше скорее посмотрите на мою новую книжку. Книги у меня все разные, а сам я всегда одинаковый.

Я послал вам длинное письмо с ответом на все ваши вопросы в адрес. Центральной детской библиотеки.

Шлю дружеский привет.

Арк. Гайдар

Журнал «Детская литература», 1936 год, № 3—4

ЭРЕ (ИРИНЕ) И СВЕТЛАНЕ ТРОФИМОВЫМ

Михайловское, 6 февраля 1936 года

Ай, дуду, дуду, дуду.

Расскажу вам про беду.

Сторонись, честной народ,

Эрка Светочку дерет!

И кричит, что будет драть

За какую-то тетрадь.

«А еще ты попляши

За мои карандаши!

И за то тебя избила,

Чтоб не лапала чернила!»

Вдруг Светляшка подскочила,

Кочергу скорей схватила

И подпрыгнула, как зверь:

«Берегись сама теперь!

Ах, ты уха-лопоуха,

Долговязая болтуха!

Ты в мою игру играла,

Мой рисунок разорвала.

Не постлала мне кровать

И вчера мешала спать.

Ты со мною не водилась,

А на мой горшок садилась.

С Мирзой-Фирзою играла,

А меня с собой не брала.

Ну, сейчас я отплачу —

Кочергой отколочу!».

Сразу Эрка тут завыла,

Чтоб сестра ее не била.

Та дала ей раза три:

«Ну, Эрастая, смотри!»

* * *

Набегай, честной народ,

Эрка с Светочкой орет.

Трам, тарам, тарам, тарам!

Обе плачут по углам.

* * *

Здравствуйте, плохие люди!

Почему вы мне не пишете? Напишите про свою жизнь и про мамастую, потому что она сама писать мне что-то не кочет.

Я вчера ходил в лес. Медведя, волка и лисицу не видел, но зато видал на заборе живого воробья.

У нас здесь живут люди с двумя ушами. По ночам они ложатся спать, а днем их кормят сырыми яблоками, вареной картошкой и жареным мясом.

Мыши здесь ночью не ходят, потому что все заперто.

До свиданья...

Как только выйдет первый номер журнала «Пионер», Пусть мамастая сейчас же возьмет его у Боба и пришлет мне…

(Нарисован смешной человечек и пояснено: «Это Гайдар»)

Б. А. ИВАНТЕРУ

Ялта. 10 марта 1936 года

Боба, напиши мне какое-нибудь письмо. Я тебя недавно видел во сне, будто ты на базаре продавал сапоги. Я был очень удивлен. Ты же мне объяснил, что это тебе предписал доктор для здоровья.

Боба, почему вы не печатаете сонник — какой, например, сон и к чему?

Боба... а помнишь, Фадеев обо мне написал, что я демократ в лучшем смысле этого слова? Я думаю, что так как на моей улице праздник, то ты можешь звонить во все колокола.

Боба, зайди куда-нибудь и узнай, сочетается ли демократизм с аристократизмом духа. Например, я люблю, получивши деньги, заказать «линкольн»...

Боба, напиши мне, как дела с квартирой?..

Куда ты едешь в отпуск? Давай, Боба, устроим с тобой какой-нибудь высокогорный переход. И еще кого-нибудь с собой сманим.

Дорогой Бобочка! Где ты будешь снимать дачу на лето? Если в хорошем месте и от кого-нибудь узнаешь, что есть дача, я сниму тоже. Для меня это очень сложное дело. А то бы зажили в шабрах (соседях). Я бы тебе даром сочинял стихи и пел по утрам песни.

Я работаю! Однако чертова работа подвигается вовсе не так быстро, как я бы хотел. Но зато подвигается хорошо. На этот раз будь твердо уверен, что «Талисман» от тебя не уйдет никуда.

Боба, почему никто не напишет ни слова в «Литературку» о «Голубой чашке»? Ермилов вслух при всем честном народе заявил, что «Голубая чашка» — это лучшая новелла, что была написана за последний год...

Боба, не может ли секция (детских писателей) меня послать в командировку в апреле на Урал? Я ведь секции не докучал. А на Урал мне нужно по ходу действия, до зарезу! Денег же маловато!

Боба, давай, когда наши дети вырастут, выдадим их друг за друга — тогда мы будем родственники. И история так это и запишет.

Скоро ли выйдет твоя повесть?

Боба, до свиданья. Если... не напишешь, я на тебя сочиню пасквиль, размножу... и отошлю Тусе в «Конотоп».

Будь здоров.

Гайдар

10/III Ялта

Б.А. ИВАНТЕРУ

Голицыно, 16 июля 1936 года

Дорогой Боб, мне сказали, что квартиру я получу фондовую. Кто получит не фондовые, не знаю, но если уже никак нельзя (иначе)... то очень прошу тебя, пусть люди имеют совесть и дадут мне хоть фондовую...

Мне сказали, что мне предназначается квартира Луговского .

Она чуть побольше моей, и это уже все-таки лучше. Но я очень опечалился, когда узнал, что эта квартира находится в Доме Герцена .

Мой нехороший и с трудом поддающийся исправлению характер ты знаешь... И хотя я не сумел, кажется, толком объяснить это Ляшкевичу , но я... попросил его, если еще возможно, подыскать что-нибудь другое, хотя бы не в центре. Он обещал.

Скоро у них будет какая-то, кажется, окончательная комиссия. Так как никакого моего заявления там нет и что написать, я не знаю, то очень прошу тебя, напиши ты им in секции какое-нибудь письмо, в том смысле, что страдал этот человек много, а любил мало, что весел и болтлив он и кругу равных друзей и угрюмо-косноязычен перед лицом (ильных мира сего, к которым в первую очередь принадлежит, конечно, эта всемогущественная комиссия.

В общем, если уж фондовая, то пускай дадут такую, Что побольше и получше...

Будь другом, изложи это все простым русским языком, наклей марку, отошли — а там уж что бог даст.

О себе — следующее. Сижу работаю. К осени, то есть к тому времени, когда отцветет дача, в Москву вернусь с книгой.

Хотел было я великодушно от чистого сердца дать тебе в журнал отрывок, но раздумал только потому, что думаю показать тебе всю вещь уже целиком. Кто знает, может быть, она подойдет для журнала и вся.

Если же нет, то я отдам ее, вероятно, в «Красную новь» — но отрывок предварительно дам тебе.

У меня бы вообще-то не было на этот счет никаких сомнений и раздумий, если бы в «Пионере» не были напечатаны «Синие звезды» — хотя разница довольно значительная.

Будь жив-здоров. Крепко дружески жму твою руку, часто о тебе вспоминаю и всегда тебя люблю.

Осенью встретимся, а сейчас у меня будет месяц напряженной работы.

Твой Гайдар

1936. 16 июля. Голицыно

СВЕТЛАНЕ ТРОФИМОВОЙ

Станция Зверево, 14 августа 1936 года

Здравствуйте дорогая Светлана Светиевна!

Письмо это пишу Вам с широких донских степей. Со станции Зверево.

Был я в татарском городе Казани. Плыл я четыре дня по широкой реке Волге, и сейчас держу я путь в славен город Ростов-Дон.

Случилось у меня недавно превеликое горе, потому что объелся я арбузами и дынями, и у меня заболел живот. Дынь здесь навалены целые горы. И стоит целая дыня с Вашу головешку полтинник, и с мою — рубль.

Видел я из окошка вагона живых верблюдов и заорал во весь голос: «Верблюд! Верблюд! Хочешь соли?» А уплюнуть на меня верблюды не успели, потому что поезд наш промчался быстро.

Быстро мчится и время, дорогая Светлана Светиевна. Вот уже скоро вам 7 лет и стремительно пролетает Ваше отчаянное детство. И увы!.. Скоро Вы наденете длинное платье из креп-де-шина и обуете туфли на французских каблуках. А моя старость совсем не за горами...

Покорнейше прошу Вас, Светлана Светиевна, дайте Эране два раза по затылку, если она вместе с Вами не напишет мне сейчас же веселое письмо про всю вашу хитроватую жизнь.

Ваш Гайдар

Ростов-Дон. Почта. До востребования

ЭРЕ (ИРИНЕ) ТРОФИМОВОЙ

Аповско-Черноморский край, 16 августа 1936 года

Дорогая Ирина Аркадьевна!

Через час, приблизительно, я уезжаю в Новороссийск Азово-Черноморского края. Вероятно, к тому времени, как Вы начнете Вашу учебу, вернуться я еще не успею.

В таком случае искренно желаю Вам всяческого успеха при начале занятий в этом учебном году, который был бы безусловно для Вас труден — если бы не Ваши исключительные способности.

Прошу передать привет Вашей сестре и уверить ее в том, что я все так же отношусь к ней с любовью и уважением, как и к Вам.

Арк. Гайдар

16/VIII

Азчекрай

СВЕТЛАНЕ ТРОФИМОВОЙ

Геленджик, август 1936 года

Здравствуйте, дорогая Светлана Светиевна!

...Это письмо пишу Вам на другой день после того, как «пустился я с угрюмых скал Геленджика в Солнечную долину пионерского лагеря. Серые туманы окутывали нас почти двое суток. Стремительные ветры да дикие орлы кружились над нашими головами. Мы лезли такими опасными и крутыми тропинками меж гор и пропастей, по каким мне еще не приходилось лазить с далеких времен гражданской войны.

На вершине скалы Ганзури я сидел один и плакал о потерянной молодости ровно один час и 24 минуты. Вероятно, поплакал бы и больше, если бы снизу от костров не донесся запах чего-то жареного, и мне захотелось поесть. Поспешно тут спустился я в ущелье, и было самое время, потому что все уже успели захватить себе куски получше, а мне достался какой-то костлявый обглодок.

После этого закутался я в свое серое солдатское одеяло и, подложив под голову тяжелый камень, крепко заснул.

Видел я во сне Чудный месяц, который плывет над рекой.

Видел — Теремок у речки над водичкой.

Видел я Обезьяну — черный хвост. И ужасно кричала эта проклятая обезьяна, когда уклюнула ее смелая птичка-синичка.

Вдруг раздался гром, и я проснулся. Перевернулся, а барабанщик ударил тревогу в барабан...

СВЕТЛАНЕ ТРОФИМОВОЙ

Кавказ. Август 1936 года

Дорогая Светлана Светиевна!

...Возможно, что нам не придется с Вами встретиться еще долго: дней десять, недели две или даже дней двадцать. Возможно, что Вы без меня переедете уже в город. В таком случае, прошу Вас, поклонитесь от меня сначала добрым людям Сергею Димитриевичу и Елене Васильевне. Потом поклонитесь корове Рыжанке и старому коту Пушку Ивановичу, а также всем бабочкам, муравьям, жукам, цветам, елкам, синему небу и светлым звездам — только проклятым осам не кланяйтесь.

И еще прошу Вас, не оставьте на сиротскую долю нашего Киселяна Котеновича, потому что сам я круглый сирота и знаю, как плохо жить в круглом сиротстве. Как только получите это письмо, сейчас же, не медля ни одного дня, пишите по адресу: город Сухум, пристань, до востребования... А пока желаю всего хорошего, дорогая Светлана Светиевна...

Ваш Аркадий Гайдар

А.Я. ТРОФИМОВОЙ

Москва, 22 сентября 1936 года

Дорогая Нюруська!

Получил твою передачу. В палате я был один... и очень громко хохотал, когда добрался до еще теплых раков. Куда прислала мне всего такую уйму? Жаль, что ты позабыла мои книги. Самочувствие у меня неплохое. Лечусь крепко. Ведь и еще никогда не лечился по-настоящему... Мне думается, что я вылечусь...

Конечно, это нелегко. Однако это совершенно необходимо, есть смысл, есть кругом жизнь... Есть у меня далеко ещё не пропащая голова и все у меня будет, только бы вылечиться...

Я пропустил очень много времени. Очень много важного прошло мимо меня. И все надо будет наверстать обязательно.

Я хочу быть совсем здоровым...

А.Я. ТРОФИМОВОЙ

Москва, 23 сентября 1936 года

Сегодня замечательно светлый день. С утра крепко пилил дрова. В свободное время много и быстро гулял.

Прочел газеты. Черт знает, сколько я успел пропустить за последние годы. Вылечиться нужно во что бы то ни стало и ценою чего угодно. События кругом надвигаются величественные и грозные. Нужно как можно скорее и больше накопить здоровья, знания и сил...

Не забудь принести мне чистую большую тетрадь (в папке), а то второпях вместо нее я захватил другую.

Будь здорова и сама.

Гайдар

ЭРЕ (ИРИНЕ) И СВЕТЛАНЕ ТРОФИМОВЫМ

Открытка — парк в Сухуми

Теплоход Сухуми — Ялта, октябрь 1936 года

Здравствуйте, играстики — Светластики и Эрастики-болтастики!

Плывем сейчас по Черному морю с Кавказа в Крым. Мы познакомились с очень интересным волком, которого зовут «Вовк»... Очень любопытный этот «Вовк» — потом узнаете про него всю историю.

Сейчас же напишите нам в Крым письма и если есть мне письма, то перешлите...

ЭРЕ (ИРИНЕ) И СВЕТЛАНЕ ТРОФИМОВЫМ

Открытка с видом «Артека»

Крым. Почтовый штемпель: 5 октября 1936 года

Здорово, Светлячина и Эрачина!

Вот вам на снимке и Артек... Море здесь такое большое, что если хоть три дня его ведром черпать — все равно не вычерпаешь. Вот здесь какое море! А горы здесь такт высокие, что даже кошка через них не перепрыгнет. Вот здесь какие горы! До свиданья.

Гайдар

ЭРЕ (ИРИНЕ) И СВЕТЛАНЕ ТРОФИМОВЫМ

Гурзуф, 23 октября 1936 года

Здравствуйте, товарищи!

Наше крымское путешествие подходит к концу...

Послезавтра на большом морском пароходе по плывем... в такой город Севастополь. Там стоят в море наши советские боевые корабли, и пушки у этих кораблем такие огромные, что если как бабахнут, то громче самого гремучего грома.

Видели мы... немало всяких чудес. Видели мы дерево толщиной чуть ли не с нашу комнату; видели мы камни вышиной с наш дом; видели мы рыбину длиной с наш коридор; видели мы и золотых рыбок, которые на солнце так и сверкают, что даже глаза зажмуришь; видели хитрую лисичку, доброго ежика и злющую змею, которая ползет под кустами, и все ее, проклятую, боятся, лишь один ежик нисколько не боится и даже может ей так наподдать, что она сразу сдохнет.

Тут живет один старый дед в семьдесят семь лет; живет он со старухой на берегу моря и делает из ракушек хорошенькие коробочки. Я уже снес ему много ракушек и сегодня ходил смотреть. Он уже все сделал, только на крышки ракушек еще не хватило, и сегодня я опять полезу в море и наберу получше, тогда хватит...

Конечно, если когда мы приедем и вдруг окажется, что на столе у меня все перевернуто и в комнатах разгром, а сами вы — грязные, горластые и непослушные,— то не видать вам тогда коробочек...

Ну, а если все будет хорошо, тогда конечно... Можно будет поискать и еще кое-чего, ведь карманов у меня много...

Вчера я видел сон, будто бы учительница отругала Эру за грязные тетради. И скажи только, что за ерунда может человеку ночью присниться.

Гайдар

ЭРЕ (ИРИНЕ) И СВЕТЛАНЕ ТРОФИМОВЫМ

Открытка с видамиКрыма

Гурзуф, 21 октября 1936 года

Здравствуйте, Эрастая и Светлястая!

Вчера ночью над горами пронесся могучий ураган — даже земля дрожала, а деревья так и кланялись чуть не до земли. А потом, утром, взошло горячее солнышко, и все зверюшки запрыгали, все птицы запели, и даже в море рыбины заскакали, а петь они не умеют, а то в рот вода нальётся.

Я уже заказал мастеру сделать две хорошеньких коробочки из морских ракушек. Одну для Р. Ф., другую для Э. Б.

Сегодня мы видели змею, пили какао и пели песни,— я потихоньку, а мама во все горло.

До свидания.

Гайдар

А. Я. ТРОФИМОВОЙ

Старая Руза. Дом отдыха писателей

Ноябрь 1936 (?) года

Здравствуй, Нюра!

Нового ничего нет. Одно только могу сказать: работаю хорошо, с увлечением, давно так не работал.

День сегодня был прекрасный, желтые листья, тишина и солнце.

Сценарий ты мне напрасно не прислала. Чем было спрашивать: «Надо ли?» — взяла бы да прислала. Мне заключение дать — час работы. Теперь не присылай. На днях сам буду, но об этом никому не говори. Некогда мне... Приеду — разве что схожу в театр.

Светлане скажи, что если она, негодная девчонка, все еще хулиганит, то ей такое от меня будет... Игрушки отберу, коньки к зиме не куплю. Из угла не будет выходить. Сказки буду рассказывать только Эре. А ее буду гнать с глаз долой. И пусть она тогда сколько хочет говорит, что «я больше не буду». Пусть хоть вся исплачется — все равно не поверю.

«Ага,— скажу,— когда меня не было, и письма я ей писал, чтобы была умной, а то будет плохо, так она не верила. Ну, так теперь ей и я не поверю...»

Так и прочти ей это место с выражением...

Как насчет квартиры? ...Вообще, не зевай и узнавай. Живет ли у вас Бэтка?

Вития Витиевича я частенько вспоминаю. Когда я приеду, надо будет пригласить его в гости.

Ну, будь весела и здорова. Целую.

Гайдар

Ирина Аркадьевна, привет!

Обращаюсь к ней с вопросом:

«Что у ней случилось с носом?

Или он укоротился?

Или на бок своротился?

Иль судьба ей суждена

Нос иметь, как у слона?»

ЭРЕ (ИРИНЕ) И СВЕТЛАНЕ ТРОФИМОВЫМ

Крым, февраль (?) 1937 года

Здравствуйте, веселые люди!

Вчера мы лазили на горы. На горах видели козу-дерезу. На солнце 22 градуса тепла, а в тени было 16. В саду у нас лежит камень в десять тысяч пудов. Я хотел было послать его вам для игры, да потом раздумал — завернуть не во что...

ЭРЕ (ИРИНЕ) И СВЕТЛАНЕ ТРОФИМОВЫМ

Открытка с видом Байдар

Крым, февраль (?) 1937 года

...Я тут одному мастеру велел сделать маленькую серебряную птичку. На днях будет готова. Тогда пришлю. Пишите чаще, а то не пришлю.

Я, вероятно, скоро умру, потому что ем очень мало — только за обедом: две тарелочки супу, четыре котлетинки, тарелочку рисовой каши, два пирожинца, три яблочка, блюдечко с кремом и стаканчик молочка или чаю...

Б.А. ИВАНТЕРУ

Сухуми, 17 февраля 1937 года

Дорогой Боба! — будь христианином, заплати за мою путёвку в Литфонд . Валя тебе, вероятно, уже рассказала, сколь много бедствий я претерпел. Больше Робинзона Крузо, Сервантеса и Иова многострадального.

Отстав от корабля, вдали от родины, среди угрюмых скал Абхазии, на пустынном берегу Черного моря, я был безжалостно обдираем жестоким племенем владельцев гостиниц, ресторанов, автобусов, а также коварными чистильщиками и носильщиками.

Утешительница в скорбях, помощница в бедах, заступница в несчастьях — моя жена — стойко переносит со мною все лишения и безропотно съедает каждодневно свою скромную порцию жареной курицы и шашлыка — уже не мечтая об ананасах, кокосах, финиках и прочих тропических фигах.

Часто выходим мы с нею на брег бушующего моря и под рокот волн с молчаливой надеждой гадаем: «Заплатит или не заплатит?» Так, например, если чайка уклюнет в волнах рыбу, или пароход загудит, или если звезда сверкнет из-за туч — то значит заплатит.

И всегда чайка уклевывала, пароход гудел, звезда сверкала, и судьба улыбалась. А против судьбы, Боба, не иди — как друг советую — темно, тревожно, опасно и бесполезно. Лучше уже покорись и, склоняя мудрую голову, заплати.

Блаженны платящие — ибо им отплатится. Неблаженны неплатящие — ибо им тоже отплатится.

* * *

Боба! Я читал Паустовскому и Ермилову (повесть о Бумбараше). О, обольстительный Ермилов! По что мне взрослая слава в уголке «Красной нови», когда меня манит радушный приют в скромной хижине приветливого «Пионера»...

Повесть я тебе сдам хорошую — доволен будешь.

Написал вчера такую фразу — что два часа ходил и улыбался...

Пока до свиданья! Телеграфируй мне на Ялту. Пишу из Сухуми. Жду парохода. Путевка кончается 28-го.

Как расселся наш герой

Под Абхазскою горой,

Смотрит в море и орет,

Что хотит идти вперед.

Да здравствует веселый Бумбараш, да здравствует юный человек Иртыш — веселая голова.

Да здравствуют всякие земли, народы, планеты, звезды, реки и вся наша интересная судьба.

Арк. Гайдар

P. S. Боба, против судьбы не иди.

Р. И.ФРАЕРМАНУ

Ялта. Дом писателей

25 февраля 1937 года

Дорогой Рувим!

Не можешь ли ты передать Бобу Ивантеру, что он мизантроп, и от его мизантропства мне приходится совсем невесело?..

Я написал ему три письма, послал две телеграммы, а он — ни слова. А я сижу и не знаю, ехать мне в Москву или нет.

Если же к тому времени, как ты получишь это письмо, он уже сделает то, о чем я его просил (узнаешь у Вали), то тогда... передай ему, что он гений.

Жму руку!

Гайдар

16/11 1937 г.

И. И. ХАЛТУРИНУ

Ялта, 26 февраля 1937 года

Не поедет Ваня в Сочи,

Не поедет Ваня в Крым,

А поедет он в Солотчу ,

Где живет рыбак Рувим.

Там живут простые люди

В первосозданной тиши

Там вздохнет он и забудет

Злотерзания души.

Злотерзания, зломуки,

Злоключенья злоидей,

Злонегаданные штуки

Злопорядочных людей.

С рыбаком Рувимом кротким,

Сбросив в реку перемет,

За ухой, за стопкой водки

Он вздохнет и отдохнет.

И споют они при этом,

Озираючи луну,

Про любовь, про ночь, про лето,

Про минувшую весну.

И, прислушавшись к их вою,

Валя с Верою вздохнут

И, поникнув головою,

Всё... несчастные поймут.

Светит месяц ярко ночью.

Озаряет дальний путь.

Едет Ванечка в Солотчу —

До свиданья! Не забудь!

26/11 37 г. Ялта

СВЕТЛАНЕ ТРОФИМОВОЙ

Открытка с видом Симеиза. Гора Кошка

Ялта. Почтовый штемпель: 10 марта 1937 года

Светляшка, на этой горе живет страшная кошка. Она таскает из моря рыбу.

Мама приедет к вам одиннадцатого или двенадцатого утром. Приберите квартиру и приготовьте ей «вкус». Смотрите, чтобы все было в порядке. Она едет через Одессу.

Гайдар

ЭРЕ (ИРИНЕ) И СВЕТЛАНЕ ТРОФИМОВЫМ

Ялта, Дом писателей Март (?) 1937 года

Здравствуйте, детишки, веселые ребятишки! Одна рыжеватая, а другая косматая. Жить нам здесь очень плохо. Погода стоит какая-то дурацкая: ни снегу, ни мороза, а сплошная теплынь... Кроме того, из окон нашей комнаты не видно ни сугробов, ни ребятишек с санками, а только одна сплошная зелень да синее море.

Кормят нас здесь тоже плохо: всё разные пирожки да шашлычки, печенье да варенье, а чёрного хлеба не дали, жадюги, ещё ни кусочка.

Хоть бы вы нас, бедненьких, пожалели! А если не пожалеете, то мы рассердимся и снимем на все лето дачу на берегу моря и заставим вас... жить с нами. Вот тогда попробуете! Сразу завоете. С одной стороны — море, с другой — горы, с третьей — пальмы, а с четвертой — виноград, мармелад, яблоки, черешни, малина, орешки, персики, бергамот—прямо-таки не знаешь, чего засунуть в рот...

Как вы себя ведете? Ой, смотрите! Мне бабана все расскажет — пропали тогда и Эркины часики и Светкины выкрутасики.

Пишите почаще. Все письма и телеграммы, которые мне приходят, кроме билетов в ДСП, запечатайте в конверт и пришлите сюда...

Гайдар

1937

Ялта ,ул. Кирова, д. № 9

Дом писателей

Посылаю вам листочки с деревьев, которые растут перед нашими окнами. Тут есть и лавровый лист, и роза, и миндаль.

А, Я. ТРОФИМОВОЙ

Солотча Рязанской области

Август (?) 1937 года

Здравствуй, Нюруська!

...Пишу наспех. Только что вернулись из трехдневного путешествия по озерам. Места дикие. Шли с тяжелым грузом через болота и бурелом. Очень устали, но замышляем новый поход. Я окреп. Ночуем у костров в палатке, мокнем под дождем и обсыхаем на солнце. Я задержусь здесь еще на некоторое время...

За хорошую телеграмму спасибо.

Как живы-здоровы детишки-ребятишки? Хорошо ли ведёт себя Светлана? Передай ей, что я вспоминаю и все хорошее и все плохое.

Напиши мне письмо. Не знаете ли, что в Детиздате? Не сняли ли NN?..

Привет Вал. Вл.

Гайдар

А. Я. ТРОФИМОВОЙ

Солотча Рязанской области

Конец августа (?) 1937 года

...Сегодня я кончаю работу , потому что работаю каждый день регулярно, за исключением тех дней, когда мы уходим в лес. Здесь в лесах такая уйма грибов, что у Черного озера, например, за час можно набрать пуд-полтора. Я их очень люблю, но и то объелся. Живем мы здесь очень скромно. Едим черный хлеб, молоко, творог, сметану, помидоры и рыбу, которую сами наловим.

На днях мы ночевали в палатке в лесу, и ударил страшный град, было очень интересно. Палатка тяжелая, и я её таскаю за плечами сам — никому не даю.

В общем же, я с удовольствием думаю о наступающей зиме. Было бы только тепло. Приеду я первого потому, что все 1-го отсюда уезжают.

Жизнь здесь сейчас глухая, дачников нет. Летают огромные стаи птиц, осыпаются листья, и время для моей работы самое подходящее...

А. Я. ТРОФИМОВОЙ

Санаторий «Сокольники»,

1937 (?) год

...Книгу я одну, «Талисман», все-таки еще, вероятии напишу, потому что взялся было за нее крепко — но когда напишу, где напишу и чего она мне будет стоить — это всё для меня сейчас сплошной туман...

С. А. АНДРЕЕВУ

Москва.

Ноябрь (?) 1937 года

Дорогой тов. Андреев!

Остались до конца книги последние страницы — считанные дни. Очень волнуюсь. Конец получается теплый, сильный — делаю все, что могу.

Мне звонят, меня вызывают, мешают…

Я хочу уехать на месяц в Дом творчества, и даю честное слово, что я наконец привезу вам законченную, отработанную и отпечатанную на машинке рукопись...

Очень Вас прошу — попросите... тов. Иванова, чтобы он выдал мне декабрьские деньги . Я куплю путевку, оставлю семье и уеду, а к новому году вы уже обязательно будете читать мою новую повесть.

С тов. приветом Арк. Гайдар

Р.И. ФРАЕРМАНУ

Головково, 9 января 1938 года

Дорогой Рувим! Живу тихо, глухо, одиноко. Взялся за работу. Выйдет ли чего — не знаю! Вернусь, закончив повесть, к первому — из пяти листов оставлю, кажется, полтора.

Остальное чушь, белиберда. Все плаваю поверху, а нырнуть поглубже нет ни сил, ни уменья.

Огромная к тебе просьба. Возьми вложенный здесь пакет. 13-го января к двум часам съезди в Лаврушинский, в Управление по охране авторских прав. Зайди к директору... передай ему лично этот пакет и подожди ответа. Не забудь захватить с собой паспорт, потому что в пакете лежит заявление и доверенность на твое имя…

Милый Рувец, я ведь на самом деле сирота, и друзей у меня очень мало. Сделай, как я прошу, иначе мне придется сорваться с места и мчаться в Москву.

Если что нужно, то сообщи домой мой адрес. Но лучше бы без особой важности мне не писали...

Целую неделю читаю Карла Маркса, кое-что понял; других книг, чтобы не забивать себе голову, не взял.

Передай привет Косте. Бог знает, чем я его обидел. Но если я обидел, то нечаянно.

Крепко жму твою руку.

9 января 1938 г.

С. Г. РОЗАНОВУ

Головково, 21 января 1938 года

Дорогой Сереженька!

Заканчиваю последние страницы повести. К первому вернусь. Живу тихо, как волк.

Работал крепко, кажется, выходит хорошо. Как-то ты живешь, сиротинка моя? Вероятно, костерите меня за одно дело (насчет займа) и в хвост и в гриву. Приеду, паду на колени.

Сережа! Недавно я сделал некоторые открытия. Усидчивая работа и одиночество навевают на человека волшебные сны...

Сережа! Завтра — 22 января — мне стукнет ровно без шести лет сорок. Молодость — «э пердю! Ке фер?» .

И единственное, что меня утешает,— это яркий и поучительный пример твоей жизнерадостной старости. Дай же мне бог — дотянуть до такой же, сохраняя все те же присущие тебе качества — как-то: бодрость, веселье, умиротворение, мужество духовное и телесное.

В общем же дела мои хороши — повесть кончаю.

Гей! Гей! Не робей!

Тверже стой и крепче бей!

Гайдар

Р. И. ФРАЕРМАНУ

Одесса, май 1938 года

Дорогой Рува!

Где ты? Кого любишь? Кого ненавидишь? С кем и за что борешься? Что ешь и что пьешь?

Я был в Ялте, в Батуми. Летал в Кутаис, на обратном пути — в Одессу. На время стоянки парохода опять заходил в Дом писателей в Ялте, но Косту там уже не застал

Болтали люди, что Гехт поехал в Одессу. И точно, вероятно, он туда собирался, потому что в «Лондонской гостинице — у портье — я случайно прочел адресованную на имя Гехта телеграмму, где кто-то сообщал о том, что ему разрешена путевка в дом отдыха с 15 мая. Но сам Гехт в Одессе так и не появился.

Я живу сейчас в домике на берегу моря. Здесь же меня кормят, усыпляют и умывают.

Я работаю! Нужно в поте лица добывать трудовую копейку — это раз. Во-вторых, надо чем-то оправдывать своё существование перед богом, людьми, зверьми, перед разными воробей-птицами, соловей-птахами, а также перед рыбой карась, линь, головель, лещ, плотва, окунь — а перед глупым ершом и перед злобной щукой оправдываться мне не в чем.

Дорогой Рува! В Одессе я пробуду, вероятно, еще с месяц. К этому времени работу думаю закончить. И знаешь — конечно, море прекрасно,— но скучаю уже я по России. Где мой пруд? Где мой луг? «Гей вы, цветики мои, Цветики степные?» Всех я хороших людей люблю на всем свете. Восхищаюсь чужими долинами, цветущими садами, синими морями, горами, скалами и утесами.

Но на вершине Казбека мне делать нечего — залез, посмотрел, ахнул, преклонился, и потянуло опять к себе, в нижегородскую или рязанскую.

Дорогой Рува! Когда ты едешь в Солотчу? Какие твои и Косты планы? Тоскую по «Канаве», «Промоине», < гарнце», и даже по проклятому озеру «Поганому» и тоскую. Выйду на берег моря — ловят здесь с берега рыбу бычок.

Нет! Нету мне интереса ловить рыбу бычок. Чудо ли из огромного синего моря вытащить во сто грамм и все одну и ту же рыбешку? Гораздо чудесней на маленькой, задумчиво-тихой «Канаве» услышать гордый вопль: «Давай подсак!» А что там еще на крючке дрягается — (то уже наверху будет видно.

Дорогой Рува! Когда я приеду в Солотчу, я буду тих, весел и задумчив. К этому времени у меня будут деньги. 10000 рублей я заплачу Матрене, чтобы она за мой долг не сердилась, 50 000 — старухам, 250 рублей отдам Косте, которые я ему должен, 5 руб. дам тебе, а с собой привезу два мешка сухарей, фунт соли, крупный кусок сахару, а больше мне ничего не надо.

Напиши мне, Рува, письмо. Хотя бы коротенькое: как жизнь? кто где? что почем? и все это почему?

Привет Вале — где Миша? Если же увидишь Косту, то нажми ему от меня на руку.

С. Г РОЗАНОВУ

Одесса, июнь 1938 года

Дорогой Сереженька! По просьбе К.Д. пересылаю тебе ее карточку Она сдала уже испытания по интегральному исчислению и по органической химии Боится за сопротивление материалов. Сопротивляемость, говорит она, у меня и у самой-то неважная.

Верочка — все та же, холодна, красива, но глупа и думает, что Мадам Бовари до Айседоры Дункан была женой Есенина.

Я сижу, крепко работаю. Меня хвалят.

Еще просьба, позвони к Никитину и узнай от него две вещи:

1) в каком положении «Барабанщик»?

2) — сложнее. Передаю тебе точный текст его телеграммы: «Телеграфируйте согласие печатать «Судьбу барабанщика» в газете «Колхозные ребята» Никитин».

Я ответил: «В газете печатать разрешаю» Но потом мне показалось, что такой газеты как будто бы нет. С другой же стороны, он точно знает, что «Барабанщик» печатается в журнале «Пионер». Значит, ни в каких журналах печатать без Бобкиного разрешения его нельзя... Я писал ему открытку. Он не ответил.

Выясни, пожалуйста, конечно, по возможности с оборотом в мою пользу.

Вот пока о делах и все.

Получил ли ты мою открытку со стихами? Я приеду числа двадцать первого, а там мы с тобой что-нибудь придумаем...

С. А. АНДРЕЕВУ

Почтовый штемпель. Клин. 31 октября 1938 года

Уважаемый товарищ Андреев!

Очень прошу Вас третьего числа присутствовать ми читке моей новой вещи для дошкольного возраста (час с Вами согласует тов. Кон ).

Вещь совсем небольшая и вместе с обсуждением займет никак не больше одного часа.

Это тем более важно, что я боюсь, не перепрыгнул ли я младший возраст (сотрудники этой редакции будут слушать тоже) и тут на месте решать — кому вещь достанется.

Если я перепрыгнул — беды нет. Я тогда же сяду и напишу другую для дошкольников на такую же нужную

Привет.

Гайдар

Я (живу) работаю в деревне километров в 100 от Москвы.

ЛЬВУ ПОЛЯКОВУ

Ялта, 1938 год

Рассказать вам был каков,

Некто Лева Поляков?

Рост высокий и прямой.

По характеру герой.

Вьются в кольцах волоса.

Превосходные глаза.

Замечательные уши.

Сам прилежный и послушный,

Только дома за обедом

Он вертлявый непоседа.

Носит ложку мимо рта

(Ах какая срамота!),

Супу есть никак не хочет —

Только даром губы мочит.

Головой вертит упрямо

И не слушается маму.

А. Гайдар

1938, Ялта

ЛЬВУ ПОЛЯКОВУ

Надпись на фотографии А. П. Гайдара с сыном Тимуром

Москва. Март 1939 года

Здесь уселись рядом пара —

Два товарища — Гайдара.

* * *

Интересно б знать, каков

Ростом Лева Поляков?

Сколько Лева весу весит?

Много ль Лева куролесит?

Много ль маме с ним мученья,

Каково его ученье?

В общем, ждем его портрета

И толкового ответа.

Гайдар

ТИМУРУ ГАЙДАРУ

(Двенадцати лет)

Москва, 1 мая 1939 года

Пройдет еще немного лет —

И буду я и стар и сед.

Тогда взгляну, как за меня

Тимур взапрыгнет на коня.

И конь, почуяв сей «запрыг»,

Ногами дрыгнет в тот же миг

И, закрутивши хвост трубой,

Помчит Тимура в смертный бой.

Гайдар

ЕВГЕНИИ ГАЙДАР

(Семи лет)

Крым. Май 1939 года

Уважаемая Евгения!

Плыву сейчас на пароходе по Черному морю. Морс это очень глубокое, и если поставить сто домов один на другой, то все равно потонут. В этом море водятся разные злые рыбы, веселые дельфины, блестящие медузы, а коровы в этом море не водятся, и кошки с собаками не водятся тоже.

В кавказских краях я купил чудесных семян, а мы с Вами в Клину их посадим на грядку, и очень они расцветут красиво. Скоро уже я приеду домой и там посмотрю — кто чего разбил и кто лазил ко мне в ящики...

А. Е. РАЗУМНОМУ

Ялта, 9 мая 1939 года

Уважаемый товарищ Разумный!

Посылаю «Личное дело».

Как Вы увидите, оставив сценарий вполне поташовским, я внес все же значительные изменения. Это, первое: я коренным образом переработал все диалоги. Второе: вставил — вернее, изменил несколько сцен (у директора, и Жигулях, у Зубовых) и, наконец, третье — сократил сценарий, ибо в нем было очень еще много топтания на месте, особенно во второй его половине. Теперь сценарий более подобран и действенен .

Жму руку. Желаю в работе успеха.

Привет Ал<ександру> Николаевичу .

Арк. Гайдар

9/V 1939 г.

P. S.

Посылаю в единственном экземпляре потому, что легче получить в Москве особняк — чем в Ялте хоть одну машинистку со своей копиркой! Вещь это здесь безмерно дефицитная!

А. Г.

ТЕЛЕГРАММА A Н. АНДРИЕВСКОМУ

Ялта. 30 мая 1939 года

Гей, гей, не робей, замечательную сцену закатил я вчера в семье у Половцевых . Шлите деньги или я буду вынужден остаться в Крыму навеки. <Гайдар>

Р. И. ФРАЕРМАНУ

Москва, санаторий «Сокольники», 3 июня, 1939 года

Дорогой Рува! Только что окончил читать «Иудейскую войну» Фейхтвангера. Это книга взволновала меня и опечалила. Жизнь Иосифа Флавия — его достоинства, пороки — мелкие и крупные счастья и несчастья — все это перекликается с судьбой другого крепко любимого мною человека — это того самого, о котором писал Стендаль.

Весь и всем я обязан Гоголю, Гофману, Диккенсу и Марк Твену. До Стендаля же я боюсь дотрагиваться. Те бури и тот бешеный напор, под которым ходят и живут его люди, понятны мне, но меня страшат и ужасают

Дорогой Рува! Если ты не читал этой книги, прочти ее. Наверное, тогда ты все-таки поймешь, почему я не люблю Чарли Чаплина.

Крепко жму твою руку, желаю тебе здоровья и счастья.

Твой Гайдар

3.6.39

Москва, Сокольники

Д. М. ГАЙДАР

Солотча, 26 июня 1939 года

Здравствуй, Дор-Дор!

Пьем мы утром молоко,

Ходим в поле далеко,

Рыб поймали три ерша,

Ну, и больше ни шиша,

Потому что ветер дует,

Солнце с тучками балует,

Волны с пеной в берег бьют,

Рыбы вовсе не клюют...

Впрочем, дело поправимо:

Пронесутся тучи мимо,

Кончит ветер баловать

И домой умчится спать.

Дор-Дор! Мы живем неплохо. У нас в избе комната и два закуточка. Присылать нам пока ничего не надо. Варит нам хозяйка обед в печке. А чай у нас всегда горячий в термосе.

Напиши нам про свою жизнь,— немножко можешь соврать. А много — не разрешаю.

Как поживают принцессы Евгения и Алевтина ? Сшила ли мне сапоги?

Борис скучает по Наде — слезы ежечасно льются из его глаз, а по ночам он горестно бормочет: «О драгоценная, единоутробная сестра. Увы! Я не вижу ни твоего носа, ни твоих глаз и не слышен мне твой услаждающий уши голос. О, тяжкая разлука — горше смерти».

Я его успокаиваю, как могу, но он совершенно безутешен. Вероятно, Надежда в Клину рыдает еще горше.

Дор-Дор, Пиши мне письмо так: Солотча Рязанской, дом № 174 — писателю Гайдару.

Дор-Дор, я тебе теперь напишу только тогда, когда получу от тебя письмо.

Крепко целую. Гайдар

26 июня

На днях начну работать.

Боюсь, Дальний Восток меня подведет.

Д. М. ГАЙДАР

Солотча, 1 июля 1939 года

Дорогой Дорчик!

Писем от тебя еще не получал — жду сегодня. Вчера с Рувимом и Борькой ночевали в лесу на берегу речки.

Настроение у меня несколько тревожное. Послал две телеграммы на Дальний Восток — не отвечают . Боюсь, что подведут, и останемся мы с тобою «на хлебце». Я-то человек терпеливый и могу просидеть целый «месяц», а ты можешь зачахнуть, загоревать и ввиду отсутствия на столе конфетно-кондитерских изделий объявить, что мы — не сошлись с тобой характерами.

Дорогой Дорчик! Только что начал я работу. Рассказ я пишу небольшой ,— злата и серебра он принесет нам с тобой немного, но зато он сам будет светлый, как жемчужина.

Мы живем тихо. Питаемся очень просто — суп, молоко и картошка. Но больше — мне, например, ничего сейчас и не надо.

Напиши мне письмо — какова ваша жизнь? Как дела у Веры? Передай мой привет маме и скажи ей, пусть за грубость мою она на меня не сердится. Это я тогда наорал на всех сгоряча...

Крепко тебя целую. Жду письма.

Гайдар

С. Я. МАРШАКУ

(Дарственная надпись на книге «Судьба барабанщика»)

Москва, 7 июля 1939 года

Самуилу Яковлевичу Маршаку — старому и строгому другу.

Арк. Гайдар

1939/7/ VII Москва

А. А. ФАДЕЕВУ

(Дарственная надпись на книге «Судьба барабанщика»)

Москва. Вторая половина 1939 года

Тов. Фадееву

в память о разговорах — на ночных переходах по маршруту Ильинское — Быково .

Арк. Гайдар

1939

С. Д. РАЗУМОВСКОЙ

(Дарственная надпись на книге «Судьба барабанщика»)

Москва. Вторая половина 1939 года

Милому другу Соне от барабанщика Гайдара.

1939

Д.М. ГАЙДАР

Старая Руза. Дом отдыха писателей

2 октября 1939 года

Дора, только что приехал. И письмо отсылаю с человеком, который возвращается в Москву.

День сегодня солнечный. Тишина здесь, как на кладбище — во всем доме отдыха вместе со мной всего трое отдыхающих, верней — работающих.

С непривычки даже страшно. Постараюсь всей головой уйти в работу.

Напиши мне немедленно, завтра же, как у тебя дела с издательством. Если будет какая-нибудь заминка — Напиши все равно — я что-нибудь придумаю. Но хочется псрить, что все будет как надо.

Работа передо мной очень большая . Будь умницей — в жизни впереди может быть еще немало хорошего. Надо только стараться понимать друг друга.

Крепко целую.

Мой адрес: станция Дорохово Белорусской ж. д., почтовое отделение Старая Руза. Дом отдыха писателей.

Будь здорова.

2 октября 1939

Д. М. ГАЙДАР

Старая Руза. Дом отдыха писателей.

Почтовый штемпель: Москва, 9 октября 1939 года.

Дора, здравствуй!

Несколько дней я прожил в большой тревоге. Никак не мог [найти] подойти к работе. Брало отчаяние, хотелось бросить и вернуться в Москву — а зачем не знаю, И только сейчас в голове прояснилось — работа показалась и важною и интересною.

Трудно предсказать, но, вероятно, и на этот раз я с работою справлюсь хорошо.

Материально — много она мне не даст. Но я об этом сёйчас не хочу даже думать. Бог с ней, материей,— было бы на душе спокойно.

Я вернусь с чистой совестью, что сделал все, что мог, и заживем мы с тобою мирно и дружно.

Здесь очень тихо — живет нас всего четверо, из них одна девица, но вида столь печального и корявого, что сердце твое может быть совсем спокойно.

Как твои дела, как живешь ты?

Дора! Если бы ты знала, сколько мук доставляет мне моя работа! Ты бы много поняла, почему я подчас бываю дик и неуравновешен.

И все-таки я свою работу как ни кляну,— а люблю и не променяю ни на какую другую на свете.

Как я живу? Я встаю, с полчаса до завтрака гуляю по лесу. Лес желтый, но и зелени еще много. После завтрака сразу же сажусь за работу, за час до обеда кончаю, немного погуляю, сыграю партию в бильярд. После обеда — очень тихо, и я с наслаждением читаю. Вечером, после ужина, я опять работаю, но уже немного. Вчера пошел в лес, зажег костер, сидел и грел руки...

Ну, всего хорошего. Тебя пока к себе не зову — надо крепче разработаться. Крепко целую тебя и Женю.

Аркадий

Д. М. ГАЙДАР

Клин. Почтовый штемпель: Москва. 30 ноября 1939 года

Дорчик, работаю хорошо.

Нашел машинистку, но к субботе мне будут нужны 50 рублей за передиктовку (50 рублей я дал еще маме и на 40 купил продуктов).

Посылаю тебе газету .

Никакого пожелания выступать в школе я не давал. За мной пришли, позвали в редакцию,— и все ахали — как же это они не знали, что «Тимур» был написан в Клину.

Как Женюрка?

Крепко всех целую.

Гайдар.

Д. М. ГАЙДАР

Москва, санаторий «Сокольники» 15 февраля 1940 года

Дорик-помидорик!

Когда приедешь, принеси мне: 1) хороший карандаш, 2) бумаги, 3) конверты.

Я тебе дам справку, по которой ты получишь 500 рублей в Литфонде.

Очень жаль, что я ничего не знаю о своих делах в кино — это несколько сбивает мои планы .

Принеси мне французский учебник . Поцелуй от меня Женьку и свой нос-курнос.

Гайдар

15/II

Д. М. ГАЙДАР

Цхалтубо. Санаторий ВЦСПС.

10 марта 1940 года.

Дорогая Дорчик!

Доехал благополучно, но за дорогу очень устал и заявку еще не послал.

Приступил к лечению , принял уже четыре ванны. Погода пока стоит скверная. Вчера было землетрясение — ночью. Но я ничего не слышал.

В общем, надеюсь, что все будет хорошо.

Крепко тебя целую. Подлечись сама.

Сапоги мои пока еще держатся — не промокают.

Привет Ольге Алексеевне . Разумный чувствует сёбя хорошо и ведет себя примерно.

Аркадий

Д.М. ГАЙДАР

Цхалтубо, 21 марта 1940 года

Дорогая Дорчик! Я жив, здоров, веду себя очень хорошо, много работаю. Когда сюда приехал — немного было забаламутился, но быстро выправился.

Дор-Дорчик, лето у нас с тобою будет, вероятно, хорошее. Набери только себе здоровья. Деньги ты, вероятно, уже получила.

Если тебе когда-нибудь попадется просторный брезентовый дождевик, то ты купи мне его, а я тебе куплю что-нибудь тоже.

Погода стоит неровная: то теплынь, то вдруг дунет с гор ветер. У меня все хорошо, только два горя: потерял трубку и все время приходится чинить сапоги. Ну, да как-нибудь дотопаю.

Очень был рад, когда получил твое хорошее, нацарапанное каракулями письмишко.

После этого письма мне сюда больше не пиши. Очень сюда долго идут письма.

Назад я, вероятно, поеду через Сухум, дальше морем мимо Ялты, но точно еще не знаю. Очень обрадовался я, что ты купила мне шинель...

Как прошел день твоего рождения? Получила ли ты мою телеграмму и когда?.. Обо всем этом ты мне сейчас же напиши и отправь по адресу: г. Сухум, Почтамт, до востребования.

Нет ли каких-нибудь срочных писем и новостей? Напиши сразу, потому что пока письмо дойдет, а в Сухуме я буду, вероятно, только одни сутки.

Вот пока и все. Привет Ольге Алексеевне. Спасибо ей за телеграмму. Поцелуй Женюрку — хитрую фигурку. Кланяйся Наталье Никитичне! Как приеду, так закажу ей вареники с капустой.

Крепко тебя, роднульку, целую.

Гайдар

21 /III 1940 Цхалтубо

Д. М. ГАПДАР

Цхалтубо, 30 марта 1940 года

Сегодня уезжаем через Батум морем — в Одессе мы с Разумным расстанемся. Он поедет прямо в Москву — я заеду по делам в Киев.

Как твое здоровье?..

Живу — как надо. Много работаю.

Очень прошу тебя — не гоняй без толку взад-вперед, а лечись, держи диету, иначе я подаю заявление об отыскании других «девис».

Крепко тебя, мою дорогульку, целую.

Скоро и у вас наступит весна, будем жить, ездить, отдыхать, работать и сажать «огуречики».

Дорчик! если я приеду, а тебе все еще не сошьют платье... то тогда я от тебя удалюсь в противоположную сторону.

Ну, будь здорова! Поцелуй Женьку. Твой повелитель

Гайдар

30 марта 1940

Д. М. ГАЙДАР

Сухуми, 5 апреля 1940 года

Дора!

Еду на Одессу. Оттуда вылетаю по делам в Киев. Очень был огорчен, что не получил от тебя письма на Сухум. Вообще ты мне написала только одно письмо, и ввиду этого я начинаю подыскивать таких, которые своим мужьям пишут. Александр Ефимович уже обещал меня познакомить в Москве с одной девицей, зовут ее Варя... она двоюродная сестра Ольги Алексеевны и служит заместителем инспектора 1-го Госцирка.

Ал. Ефимович говорит, что она будет и писать и плясать. Кроме того, у нее есть патефон с пластинками... и две пары мужниных сапог как раз нужного мне размера.

В общем, дела твои теперь плохи.

Но пока крепко тебя целую.

Посылаю две фотографии... Вот с какими приключениями мы путешествуем! Александр Ефимович хотел сняться верхом на тигре, но тигр оказался злобным и укусил ему одну ногу.

Гайдар

5/IV 40

ЕВГЕНИИ ГАЙДАР

(Надпись на художественной открытие: девочка смотрит на игрушечные часики)

Апрель 1940 года

Распустила две косы,

Смотрит кроха на часы.

— Можно ль мне узнать у вас,

Что сейчас, который час?

И ответила мне кроха:

— Я считать умею плохо.

Или девять без пяти,

Или пять без девяти.

АЛЕВТИНЕ ЗАХАРОВОЙ

(Четырех лет)

Апрель 1940 года

Открытка — лицо девочки. На обороте надпись:

Что за чудная картина!

Вот вторая Алевтина.

Тот же рот, и тот же нос,

И лохматый пук волос.

Так же ходит, так же скачет,

По три раза на день плачет...

ЕВГЕНИИ ГАЙДАР, АЛЕВТИНЕ ЗАХАРОВОЙ

Открытка «Дружба» — котята и щенок.

1940 год

Из жестяной этой миски

Молоко хлебают киски.

Добрый пес на них не лает,

Только хвостиком махает.

Здравствуйте, люди! Мы купили вам чашечки-серебряшечки очень интересные...

М. Н. БОЙКОВУ

(Дарственная надпись на книге А. Джорданова «Наши крылья»)

Москва, апрель (?) 1940 года

Лично товарищу Бойкову (летчику), чтобы он просмотрел эту книгу и сказал — или позвонил, или написал мне, в чем неправ автор этой книги.

Гайдар

М. Н. БОЙКОВУ

(Дарственная надпись на книге «Школа») Москва, лето (?) 1940 года

Один человек рождения 1904 сказал, что этот год рождения неплохой. В этом году родилось много хороших, честных людей. И Вы, товарищ Бойков, в это верьте.

Гайдар

Р И ФРАЕРМАНУ

Клин, Конец июля 1940 года

Рувчик, мне остался десяток дней, и я окончу повесть . Но хорошего из этого ничего не выйдет, ибо по слабости характера и любви к жизни, а также по всему ее оснащающему я набрал авансов и вот приходит час расплаты. Короче говоря: гони, накручивай дальше...

Дорогой Рувчик — мне исполнилось 36 лет (5 месяцев) Из чего они складываются?

1 Рожденье.

2. Воспитанье.

3. Воеванье.

4. Писанье.

Раздели 36 на 4 и жизнь моя будет перед тобой как на ладони, за исключением того темного времени, когда я задолжал тебе 250 рублей денег.

Дорогой Рувчик, крепко тебя целую. Привет Вале.

Арк. Гайдар

Д. М. ГАЙДАР

Старая Руза, Дом отдыха писателей

Почтовый штемпель: 8 сентября 1940 года

Дорчик!

Доехал хорошо. Погода сегодня солнечная, но ветер.

Комнатка у меня хорошая. Народу — немного.

Хожу — думаю .

Напиши мне, как твои дела.

Целую тебя и ученую девицу Евгению.

Гайдар

Д. М. ГАЙДАР

Старая Руза. Дом отдыха писателей

8 сентября 1940 года

Здравствуй, Дорик!

Третий день сижу и работаю. Не написал еще пока ни одной связной строчки, но исчертил и разрисовал уже почти всю Женькину тетрадь. На этот раз я работаю несколько иначе, чем всегда... Я сижу, обдумываю заранее сюжет, положения, события. Все еще пока туманно, но за этим туманом уже слышны и звон, и крик, и неясная музыка.

Дорочка, мне думается, что если я сейчас справлюсь с этой работой — это будет большая победа. К тому времени, как мне вернуться — я думаю план вещи будет готов. Тогда я сяду за самую работу — и опять буду из плана вычеркивать пройденные главы вот такими кругами (нарисован овал).

На этот раз будет труднее, потому что задумал я вещь совсем новую. И во что бы то ни стало должен буду — быстро — в 20-25 дней, эту работу окончить. Пусть даже не окончить. Но этот срок я должен вырвать для работы. Тогда будет хорошо...

Тогда я смогу уделять и тебе больше внимания. И только тогда на некоторое время я буду ровен и спокоен. И мы заживем с тобою — как еще не жили — весело.

Плюнь пока на все — и на этот короткий месяц — полтора. Думай только о том, как хорошо будет, если я работу окончу.

Приеду — расскажу тебе важные и хорошие для меня новости.

Я тогда, когда уезжал, был взволнован, сердит. И с тобою говорить не мог, потому что у меня в голове одно, а ты все гнула невпопад и не в ту сторону.

После этой работы на мне не будет, по-видимому, висеть ничего, потому что я получу, очевидно, очень важное и большое задание — с большим сроком. И зиму мы с тобой будем шататься по каткам и театрам.

Но пока голова у меня очень-очень занята, и ты не сердись — что я суховат и раздражителен. Это все пройдет.

Ну, пока все! Крепко тебя целую. Ученую девицу Евгению тоже.

Как-то идет учеба у этой курносой задавалочки?

Вышел сегодня я передохнуть в лес. Он начинается прямо за заборами. Нашел три белых гриба.

Погода стоит хорошая. Вот и осень! Но неспокоен я только за работу, а так — спокоен.

Скажи Наталье — что здесь водятся в хозяйстве индюшки — и что я уже подобрал для ее шляпы одно перо.

Если за это время будешь в Клину, обязательно напиши мне:

1) Как и много ли зацвели «солдаты»?

2) Сильно ли выросли бобы у палатки?

Попроси, чтобы листву не обрывали — приеду и посмотрю — хотя бы поздней осенью. Идет ли работа с печкой?

До свиданья. Береги здоровье, а то осенью ты иногда начинаешь хикать-кухикать...

Гайдар

8 сент.

Д. М. ГАЙДАР \

Старая Руза. Дом отдыха писателей

10 сентября 1940 года

Дор-Дорчик! Как живешь?

Целыми днями я работаю. Не написал еще ни одной строки связной. Но каждый день черчу план, и картина передо мной вырисовывается все яснее и яснее... По такому способу я еще работать не пробовал. Сейчас еще говорить рано, но возможно, что получится хорошо. Схватываю тон, настроения.

Посижу, поработаю, выйду в лес на час — полчаса. Приду — и опять картина проясняется, сижу, чиркаю, рисую, хмурюсь, улыбаюсь...

Письмишко твое получил, очень хохотал от радости. Большое тебе за письмо спасибо. Когда получишь это письмо, напиши еще одно — до пятнадцатого получить его я еще успею.

Новостей у меня особых нет. Да, забыл тебе написать, когда я ехал, чемодан у меня стоял под лавкой. Вдруг — выстрел! Это вылетела пробка из бутылки. К счастью, вся пена ушла как-то в сандалии. И ничего не промокло.

Нет ли чего нового? Не звонили ли откуда-нибудь?

Целую тебя... и высокообразованную девицу Евгению.

Наталье скажи, что перо от индюка я уже достал. Пусть постоит в очереди за шляпой. Приду — пусть снимется во всем блеске — в фотографии, и Ульяна тогда умрет от зависти, глядя на благородный наряд своей сестрицы.

Гайдар

10 сент

Д. М. ГАЙДАР

Старая Руза. Дом отдыха писателей 13 сентября 1940 года

Дора, здравствуй!

Сегодня 13-ое, уже ночь. Только что кончил работать. Письма от тебя не получал еще ни одного. И если бы не мои телефонные звонки, то о тебе не знал бы ни слова. Не хвалю.

Работаю я много. Сегодня и вчера работа идет с колоссальным трудом, чего-то не выходит. Но это бывает, и я духом не падаю.

Погода стоит хорошая. Ходил недавно в Рузу, починил сапог. Вообще, жизнь идет ровно. Никаких новостей и событий. Огорчает несколько твоя лень. Помню, что так же уезжал в Солотчу — писем от тебя не было. Ну, да это на совести твоей.

Если хочешь и найдешь время, приезжай в выходной. Билет бери по Белорусской ж. д. до станции Дорохово. Садись в средний вагон — сразу выскакивай и без промедления беги за вокзал, к остановке автобуса на Рузу (не стань в очередь на Верею, а спроси быстро). Займи очередь (это на всякий случай), а сама тут же оглянись и спроси у шоферов, нет ли машины из Дома писателей.

У нас к поезду там бывает или «пикап» — это маленькая грузовая машинка — или полуторатонка.

Если машина есть, то она довезет тебя прямо до Дома отдыха, который находится в одном километре от Старой Рузы (но не от Новой, которая дальше).

Если же вдруг нет, то поезжай автобусом и обязательно предупреди шофера, чтобы на пятнадцатом километре, у поворота в Дом писателей, он остановился.

Дальше — рядом — дойдешь пешком — дорога прекрасная.

Выезжай с поездом в 9 часов 7 минут. Вот пока и все.

Папирос у меня мало. Денег немного еще осталось.

Здесь наш Дом отдыха продает антоновку по 3 рубля кило. Все почему-то покупают. Ты яблоки любишь.

Да захвати обязательно «Судьбу барабанщика» — я ее никому не отдам — а мне нужно.

Привет. Целую.

Гайдар

«ЕСЛИ ТИМУРОВ СЕЙЧАС МАЛО, ТО ИХ БУДЕТ МНОГО»

(Ответ ребятам — читателям повести «Тимур и его команда»)

Москва, 27 сентября 1940 года у

Я всякого здесь слушал — кому надо повесть продолжить, кому ничего совсем не надо. Некоторые замечания были сделаны дельные, на некоторые я должен возразить. Больше всего я должен возразить на выступление первого товарища, который критически подошел. Я его выступления не понял: «Таких Тимуров не бывает».

Может быть, и не бывает, многих не было, но они будут.

Их будет больше, чем Квакиных. Мы должны смотреть, как должно быть, а не как есть.

Мне говорят: «Подумаешь, какое дело — лазать по садам, курить...» Если он это не считает проявлением хулиганства, а считает проявлением хулиганства нож и финку, то я их хулиганами считаю.

Я никогда святым в детстве не был, за мной бед было не меньше, чем за другими, но когда меня ловили, я знал, что я хулиганил. Я не пытался возражать: «В чем тут дело? Я только рвал яблоки».

Когда я изображал Квакина, я изображал человека не совсем исхулиганившегося. Я набросал портреты тех людей, которые чуть сбились с пути, но могут выровняться. В таком плане у меня Квакин.

Здесь говорят: «Как это так Тимур завоевал авторитет? Почему уважает его команда? Кто такой Квакин?»

Квакин лазит по чужим садам, огребает яблоки, курит, играет в карты. Вы слыхали, чтоб с такими идеями шли на фронт? Можно с такой идеей создать сколоченную группу? Думаю, что нет.

Тимур любит Красную Армию, для него красная звезда выше всего на свете. Он говорит слова команды, он слушает слова той команды, которую слышали в Красной Армии.

То, что он мал, что он не дерется — не беда. Странно думать, что силен тот, у кого сильнее кулаки. Это далеко не часто бывает. Возьмем командира Красной Армии. Он себе дорогу этим не пробьет.

Он завоевал авторитет потому, что он безгранично предан одной идее, у него все устремлено к этому. Для этого не нужно быть «давай, жми, дави».

Когда мне было 15 лет, я командовал ротой. У меня в роте были люди с бородами, были люди плохого порядка, были люди, которые не хотели тебя слушать. Чем я мог их держать? Тем, что твердо верил в то, что нужно было делать. И ценой этого я добивался того, что меня слушались.

У Тимура одна идея — Красная Армия, и с этой идеей он ведет за собой других, и потому побеждает он, а не Квакин, так как воровать яблоки — это не идея и этим завлечь нельзя.

Говорят о поступке, когда Тимур сбил замок — это отрицательный факт, хотя он имеет свое оправдание. Но Тимур не мог быть плохим, так как если бы у него было много недостатков, его не стали бы слушаться. Так же и в Красной Армии слушаются того, кто держится образцом и примером для других.

Я скажу только одно — идея Тимура ясна, он зовет вперед, и если Тимуров сейчас мало, то их будет много, а Квакины — если их много, то обязательно их будет меньше.

Р. И. ФРАЕРМАНУ

Почтовый штемпель: Москва, 29 ноября 1940 года

Рувик!

Я задумал одну вещь — а я упрямый — сделаю... И напишу небольшую книгу. Это будет полусон — но безо всяких ерундовых аллегорий и ложных значимостей. Это будет теплый, очень далекий от небес и близкий к грешной и милой земле сон немножко расстроенного, чуть усталого, но очень крепкого, веселого и здорового человека.

Крепко жму твою руку.

Верь, что я тебя глубоко ценю, люблю и уважаю. И желаю тебе здоровья сердцу и ясности голове — без которых трудно прожить в наше сложное и опасное для всей земли время.

Твой Гайдар

Д. М. ГАЙДАР

Клин, 16 декабря 1940 года

Дорогая Дора! Как-то ты там поживаешь? Я живу неплохо, но наработал пока еще мало. Знаешь,— после праздников у всех еще суматошливое настроение. Кроме того, в эти дни дома многовато народу. Впрочем, с завтрашнего дня все разъедутся и разойдутся, и тогда я нажму крепко.

Так или иначе, к 19-му числу работу я закончу во что бы то ни стало .

Ты не волнуйся,— как бы там ни было, а при хорошей моей работе мы к весне выкрутимся. И надо думать, заживем поспокойней. Да я и раньше что-либо придумаю. Голова у меня не глупая — и если меня не мучают, не дергают — то работать я могу хорошо и крепко.

Здесь выпал снег. Погода ясная, воздух чистый. Вчера ходил гулять (в общерусском, а не клинском понимании смысла этого слова).

Вышел на окраину — хорошо и привольно. Нет,— я по натуре все-таки не москвич! В Москву надо приезжать с хорошим настроением. С хорошо оконченной работой. А работать в Москве трудно...

Ты не огорчайся за телефон, за долги . Было бы на душе спокойно — и тогда все будет хорошо.

Крепко тебя целую. Привет Тоне и Василию. Очень они меня шинелью выручили. Ну, да ладно — на крестинах вспомню.

Гайдар

РЕДАКТОРУ ДЕТГИЗА Т. СМИРНОВОЙ

Москва, 14 января 1941 года

Уважаемый товарищ!

Я напишу Вам две новеллы (для «Детского календаря» на 1942 год) недели через две.

Гайдар

Г. С. КУКЛИСУ

14 февраля 1941 г.

Товарищ Куклис, здравствуйте!

Я до первого марта в лечебнице — лечат меня инсулином. Это какой-то сильно крепкий медикамент, от которого малодушные люди теряют сознание. Я не терял ни разу.

Вот подходит весна. И первый раз за 15 лет я никому недолжен ни одной работы, но счастья от этого меньше, чем я ожидал.

Вот я стою на распутье. Мне звонил т. Храпченко. Мне советуют бросить мелкие работы, взять так называемый государственный заказ на пьесу к 25-летию советской власти.

Такой же заказ мне предложили через Комитет по делам кинематографии. Почему никаких таких заказов не бывает по линии детской литературы? Сесть бы и, не торопясь, написать большую повесть к двадцатипятилетию Октября. Но на это нужно время. Нужны мало-мальски сносные условия.

Кино — помогает, организует необходимые поездки: хочешь вспомнить или узнать что-либо — поезжай. Негде тебе работать — дает место. Совсем по-особому оплачивает эту работу, а у нас этого ничего нет, и выгадают на этом гроши, а дело такой огромной важности пройдет мимо.

Это что-то несправедливо. Я люблю театр, люблю кино, но больше всего люблю просто хорошо написанную книгу, за нее отвечаешь один, без дураков, всей головою. А такую книгу надо писать, ни о чем другом не думая. И вряд ли ЦК комсомола прогадал бы, если бы и он дал такой заказ нескольким авторам, которым он доверяет.

Книжки у всех выходят какие-то тонкие — начал и кончил, а надо написать, чтобы человек не успел прочесть в один вечер.

В общем, дела мои пока темные. Ответа до выхода из лечебницы не дал пока никому. Настроение неровное. Надоело быть виноватым одному.

Скоро буду совсем здоров. Жму руку. Привет Ярцеву .

Арк. Гайдар

ОТВЕТ НА АНКЕТУ Л. В. КУЛЕШОВА :

«ЧТО ВЫ ЛЮБИТЕ В ЖИЗНИ БОЛЬШЕ ВСЕГО?»

Москва, весна (?) 1941 года

Путешествовать вдвоем.

Чтобы считали командиром.

Быстро передвигаться.

Острить с людьми без вреда для них.

Тайную любовь к женщине (свою, чтобы объект не знал).

Не люблю быть один (не — одиночество).

Г.С. КУКЛИСУ

Болшево. Дом творчества кинематографистов. 22 марта 1941 года

Здравствуйте, тов. Куклис!

Пишу Вам из Болшева. Очень прошу к этому моему письму отнестись всерьез.

Доканчиваю одну, будь она проклята, работу . В Москве буду двадцать седьмого. С тридцатого для меня и жены есть две путевки в Дом творчества в Крым. Денег, конечно, нет, но идеи есть замечательные. Одна из них такова: двадцать седьмого Вы заключите со мною договор на вторую книгу о Тимуре. Пять листов...

В Крыму я буду писать для вас книгу. Напишу быстро и постараюсь хорошо.

Деньги мне нужно будет получить двадцать восьмого, потому что билеты заказывают за два дня.

Скажите, чтобы заранее заготовили договор, а то на все свои дела у меня остается очень мало времени.

Срок сдачи поставьте 15 мая.

Жму руку

Арк. Гайдар

22 марта

Р. И. ФРАЕРМАНУ

Ялта. Дом писателей

8 апреля 1941 года

Рувчик, здравствуй!

Сидели с Генькой на солнышке, вспомнили и обругали тебя. Зачем сюда не едешь? Здесь жарко, все в цвету, лежим на камнях, загораем.

...Здесь Твардовский — это писатель стоящий. Еще здесь поэт революционной молодежи, ветеран комсомола... Саша Жаров . Он очень хорошо играет в биллиард...

Рувчик, скоро вскроются реки и стаи вольных рыб воздадут хвалу творцу Вселенной; ты же, старый хищник, вероятно, уже замышляешь против сих тварей зло.

Увы! И я замышляю тоже!

Рувим! На земле война. Огонь слепит глаза, дым лезет в горло и хладный червь точит на людей зубы. Жму руку. Привет Вале.

Твой Гайдар

ЕВГЕНИИ ГАЙДАР

Почтовый штемпель: Ялта,

10 апреля 1941 года

Женечка!

Письмо твое получили. Мамка и я сделали танец от радости, что у нас есть такая ученая дочка. Веди себя хорошо. Крепко тебя целуем.

Гайдар

Р. И. ФРАЕРМАНУ

Ялта. Дом отдыха писателей

Апрель — май 1941 года

Из этих теплых крымских стран,

Где вовсе снегу нет,

Рувим Исаич Фраерман,

Мы шлем тебе привет!

Придет пора, одев трусы

(Какая благодать!),

Ты будешь целые часы

На речке пропадать,

Где в созерцательной тиши,

Премудр и одинок,

Сидишь и смотришь, как ерши

Тревожат поплавок...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Тилим-бом-бом! Тилим-бом-бом!

От ночи до зари

Об этом пели под окном

Нам хором снегири!

ТЕЛЕГРАММА А. А. ФАДЕЕВУ

Болшево под Москвой

2 июля 1941 года

Закончив оборонный сценарий, вернусь Москву шестого. Не забудьте о моем письме, оставленном секретариате .

Гайдар

Д. М. ГАЙДАР

Москва, июль 1941 года

Дорчик, я кончил очень важную сцену — пошел в кино повидать Кулешова.

Если куда будешь уходить, оставляй мне записки — когда ушла и на сколько.

Приду к обеду или раньше — потом буду опять работать.

Аркадий

КОМЕНДАНТУ ГАРНИЗОНА ГОРОДА МОСКВЫ ГЕНЕРАЛ-МАЙОРУ РЕВЯКИНУ

Москва, 14 июля 1941 года

Уважаемый товарищ Ревякин!

Я — писатель — автор книг «Школа», «Военная тайна», «Тимур и его команда» и ряда других.

По повести и кинофильму «Тимур и его команда» возникло большое пионерское движение помощи семьям ушедших на фронт бойцов Красной Армии. Десятки тысяч детей уже принимали в этом благородном деле самое горячее участие.

Сейчас мною закончен (сценарий.— Ред.), а фабрика «Союздетфильм» приступает к съемке второго оборонного кинофильма «Клятва Тимура». Это о том, что должны делать и чем могут помочь взрослым дети во время нынешней Отечественной войны.

Для этого нам необходимы четверо московских ребят, игравших в первой картине главные роли...

Они эвакуированы сейчас в Уфу.

Прошу Вашего разрешения на их возвращение в Москву. Так как без них эта оборонная кинокартина снята быть не может.

С товарищеским приветом

Арк. Гайдар

14 июля 1941

Д. М. ГАЙДАР

Записка, оставленная перед уходом на фронт

Москва 20 июля 1941 года

Доре

1) Документы военные старые разделить на две части — запечатать в разные пакеты.

2) В случае необходимости обратиться: в Клину к Якушеву. В Москве — сначала посоветоваться с Андреевым («Пионерская правда»); потом ...в ЦК.

3) В случае если обо мне ничего долго нет, справиться у Владимирова (К 0-27-00, добавочный 2-10) или в «Комсомолке» у Буркова .

4) В случае еще какого-либо случая, действовать не унывая по своему усмотрению.

Будь жива, здорова! Пиши, не забывай.

Твой Гайдар

20/ VII 1941

ЕВГЕНИИ ГАЙДАР

(Надпись на книге, подаренной перед отъездом на фронт)

Москва, 20 июля 1941 года

Едет папа на войну

За Советскую страну

Женя папу поджидает.

Женя книжку прочитает,

Все узнает, все поймет:

Где и как живет народ?

Сколько есть чудес на свете?

Как и где играют дети,

Как запрыгал заяц белый,

Как исчез Ивашка смелый,

Как из лесу, из-за гор

Ехал дедушка Егор...

Женя книжку прочитает

И о папе помечтает. ...

Он в далекой стороне

Бьет фашистов на войне!

Арк. Гайдар

20 июля 1941

Д. М. ГАЙДАР

Почтовый штемпель: Клин, 30 июля 1941 года

Милая роднулька!

Выехали со всякими приключениями. Ночь были под Москвой.

Ночь, как сама знаешь, была неспокойная. Крепко тебя, золотую мою, целую.

Будь жива, здорова, береги Женю.

Твой солдат Аркаш'инка.

Д. М. ГАЙДАР

Юго-Западный фронт. Киев

Почтовый штемпель: Клин, 16 августа 1941 года

Роднуличка! Я жив, здоров.

Наши войска сражаются хорошо. Бои, как ты сама читаешь, идут упорные, но настроение у войск и у народа твердое.

Дорогусенька! Если сейчас от меня не будет долго писем, ты не беспокойся. Это просто значит, что далеко идти на почту.

Поцелуй от меня Женюрку, маму и всех.

Со мной пока случилось только одно горе — при одном обстоятельстве пропала моя сумка, которую ты собирала для меня так заботливо. Ну, да ничего. Получу новую.

Пиши мне по прежнему адресу,— и хотя с опозданием, но письма твои до меня дойдут.

Очень крепко тебя, дорогую, целую.

Твой Аркаш'инка

(Нарисован смешной человечек, над головой которого — звезда с расходящимися лучами)

ТЕЛЕГРАММА Д. М. ГАЙДАР

Москва, 18 августа 1941 года

Срочно жду Москве. Гайдар

Д. М. ГАЙДАР Харьков.

Почтовый штемпель: Москва, 12 сентября 1941 года

Дор-Дорчик!

Подъехал к Харькову. Дальше мой путь будет сложней, и скоро писем не жди.

Сейчас уже виднеется город. Вспоминаю, как дружно и весело подъезжали мы с тобой к этому городу, когда ехали в Крым. Далеким-далеким кажется это время.

Крепко тебя, родную, целую.

Не унывай и помни своего военного зайса.

Д. М. ГАЙДАР

Киев, 16 или 17 сентября 1941 года

Дорогая Дорочка!

Пользуюсь случаем, пересылаю письмо самолетом. Вчера вернулся и завтра выезжаю опять на передовую, и связь со мною будет прервана. Положение у нас сложное — посмотри на Киев, на карту, и поймешь сама. У вас на центральном участке положение пока благополучное.

Крепко тебя целую.

Личных новостей нет. На днях валялся в окопах, простудился, вскочила температура, но я сожрал 5 штук таблеток — голова загудела, и сразу выздоровел.

Помни своего зайса, который ушел на войну...

Будь жива, здорова.

Эти товарищи, которые передадут тебе письмо, из одной со мной бригады. Напои их чаем или вином. Они тебе обо мне расскажут.

Гайдар

Целую Женю.

Привет маме и всему вашему табору.

НАДПИСЬ НА ЗАПАЛЬНОЙ ДОЩЕЧКЕ ОТ БУТЫЛКИ С ГОРЮЧЕЙ СМЕСЬЮ

28.9.41 г.

В лесу у дер <евни>

Семеновка

под Киевом